Для меня Пол был воплощением Америки – друга в новом мире, где больше нет места холодной войне и противостоянию, а есть общие интересы и совместное движение к светлому будущему, где правят взаимоуважение и научный прогресс, спасающий жизни и исследующий космические дали.
Тогда я еще не знала, да и не могла знать, что по возвращении в Вашингтон Пол изложит все детали этого съезда и нашей с ним встречи в специальном отчете, адресованном американской политической верхушке и подготовит предложения о том, как можно использовать меня и «Право на оружие» в большой политической игре.
Но в тот день, уже в обезьяннике, наши возвышенно-духовные отношения с ним и вера в непогрешимую Америку были для меня не только источником сил, но и надеждой на то, что все вот-вот разрешится, американские власти во всем разберутся и отпустят меня на волю.
Песня за песней лилась бурной полноводной рекой. И казалось, уже не так заметны были стоны, боль и ужас. Я подползла ближе к дверной решетке, чтобы лучше слышать пение женщины. Из соседних камер те, кто был в состоянии говорить, начали делать «заявки» на следующую песню. Голос их принимал и продолжал все сильнее и громче.
– Эй, – сперва неуверенно, чуть слышно сказала я. И этот звук моментально затерялся в окружающем шуме. – Эй, мэм! Я не знаю вашего имени, но можно попросить вас об услуге? – осмелев от множества сыплющихся из других камер заявок на композиции, прокричала я, даже вздрогнув слегка от силы собственного голоса.
– Что ты хочешь? – ответил голос, прервав пение.
– У меня тут девушка. У нее сегодня день рождения. Ей очень плохо, и она плачет. А можете спеть ей «С днем рождения, тебя»? Пожалуйста.
– Ха! Нет проблем, – весело откликнулся голос. – Хеппи бездей ту ю…
И внезапно сперва из одной камеры, потом из другой, потом из третьей стали раздаваться новые и новые голоса – низкие и сиплые, звонкие и глухие, часто больные и хриплые, не в тон и не в такт, они смело подпевали главную поздравительную мелодию Америки.
– Как зовут-то твою подругу? – на секунду остановился голос.
– Ингрид!
– Хеппи бездей, диа Ингрид! Хеппи бездей ту ююююю…
Я взглянула на мою соседку: она смеялась и плакала, еще секунда, и она бросилась мне на шею и на ломаном английском, сдобренным каким-то неизвестным мне языком, видимо, родным испанским, все повторяла «Грациас, грациас»… И мы обе заплакали под аплодисменты невидимых рук, раздававшиеся из соседних камер.
– А ну, заткнулись! – влетел, будто черный коршун, в коридор надзиратель. И веселье оборвалось. Снова остались только крики, стоны и шум промышленного вентилятора.
