Ваня будет маяться долгих четыре месяца, пока в апреле группу бомбистов не ликвидируют. Во время облавы Тарло ранят трижды и отвезут в тюремный госпиталь. В сентябре по приговору Одесского военно-полевого суда его расстреляют. На казнь Левушку вынесут на носилках, Семе шепнут, что казнили уже мертвого. А труп закопали прямо во дворе тюрьмы.
Ваня вздохнет с облегчением, но бомбы в Одессе будут продолжать рваться долгие двенадцать лет.
– Кому война – кому мать родна! – мурлыкала Голомбиевская, наблюдая, как через двор идет к себе внезапно похорошевшая Елена Фердинандовна, а за ней – на полшага сзади – ее новый фаворит.
Третий официальный мужчина мадам Гордеевой – Иван Косько был неприлично хорош собой: смуглый, черноглазый и кудрявый. И даже разболтанная моряцкая походочка с чуть заметной хромотой только добавляли пикантности и шарма.
Он божился, что отец его – белорус, приехал в Одессу на заработки, а мать – гречанка, и что оба померли от чумы. А сам он – списанный из-за ранений в русско-японскую моряк. Злые языки поговаривали, что он не совсем Косько, и точно не Иван, а, судя по роже, то ли беглый румынский каторжанин, то ли обычный еврейский контрабандист, которого подстрелили в портовых разборках или очередных налетах, и пока Гордеева залечивала его раны, он пролечил ей мозги. Как бы там ни было, Косько под девизом «слабоумие и отвага» вообще не боялся Елены, фамильярно называя ее при всех Лёлей. С его легкой руки Лёля приклеится к Фердинандовне навсегда, правда, называть ее так будут только за глаза.
Елена догнала идущую с колясочкой Фиру.
– На пару слов, – смущенно буркнула она. – Ты одна правду скажешь.
Фира остановилась и с интересом снизу вверх посмотрела на нее.
Гордеева наклонила голову:
– Я сильно старая?
– Для чего?
– Для него! – фыркнула Елена. – А то ты не понимаешь!
– Ну что ты… – Фира от такой откровенности растерялась.
– Я уже – сухофрукт против него. Шутка ли – мужик на десять лет моложе!
– Ты? Ты у меня совета спрашиваешь? – Фира критически осмотрела Гордееву. Красивая крупная баба со сбитым тугим телом, крутыми боками и румянцем во всю щеку. Она была не сгустком, а цельным мощным куском энергии.
– Ты… ты… как сахарная голова! Кристалл. Ни убавить, ни прибавить. Да ты любую за пояс заткнешь! У тебя фигура, и лицо, и грудь. Какая разница вообще, если ты его любишь?
– Вот это самое страшное… – Елена помолчала и почти беззвучно выдохнула: —…что люблю.
