— Я-то знаю Петю. Я-то знаю, что значу для него. Что для него наш дом и наша семья. Это он только с виду смирный и заторможенный, но в нем сто килограммов носорожьей ярости! Я ведь вроде как любила его и уж потому знаю. У него ничего нет, кроме…
— Носорожьего имущества! — тупо вставил я.
— Звучит, конечно, как в бульварной драме, но он способен на все. Сто процентов — что убьет меня. Слишком большое зло я ему причиню, не простит… Но еще больше боюсь за детей, за тебя.
— Верю.
— Но если ты только пожелаешь, я попытаюсь объясниться с ним. Что будет, то и будет, — очень серьезно и спокойно пообещала она.
— Я буду вас защищать, — так же тупо заметил я.
— Все равно — несчастья нам не избежать.
— Пусть будет, как ты хочешь…
— Ты же знаешь, чего я хочу!.. — Я увидел, что сквозь ее мужественную жизнерадостность готовы сверкнуть обжигающие слезы. Я понял, что возненавижу себя, если причиню ей боль хотя бы еще одним своим словом, и решил, что единственный путь — поддержать этот ее «мужественный» тон, облегчив ей расставание.
— Что ж, мы провели классический медовый месяц, — сказал я. — Этого времени у меня никто не отнимет, оно мое имущество. И не будем провоцировать несчастье…
Таня взглянула на меня с непонятным выражением, а потом вдруг поинтересовалась:
— Подумай, ведь ты тоже не смог бы сейчас бросить жену, да? Я знаю, что для нее ваша жизнь тоже значит очень много, может, все. В нашей компании всегда было известно, что у вас прекрасная, образцовая семья.
— Наверное, смог бы, — вырвалось у меня искреннее, но тут же я поспешил исправиться: — Ох нет, кажется, не смог бы…
И сразу Таня отлетела к зеркалу, но по одному ее блеснувшему сумасшедшинкой взгляду я прочел, что она поверила не второму, а первому, и это произвело в ее душе какое-то чрезвычайное действие, отгадать которое мне уже было не по силам. Больше мы почти не говорили, и я решил, что это и есть тот самый первый признак отчуждения.
— Пора, родной, — сказала Таня, и я вышел с ней из квартиры носорога, где бывал каждый день и почти каждую ночь, нагораживая своей жене одну ложь на другую и, как мне казалось, убедительно.
Я не видел ничего вокруг, словно на меня напала слепота, а в голове все прокручивались милые и глупые обстоятельства, из которых возник наш короткий роман.
В эти обстоятельства меня посвятила не только Татьяна, но и моя жена. Они ведь были давними и довольно близкими подругами, и только по странной гримасе судьбы Таня никогда не была у нас дома при мне, а я никогда не бывал ни у них, ни в общих компаниях. Так случилось и месяц тому назад, когда жена отправилась к ним на вечеринку по случаю отъезда Петра с дочерьми в деревню. Я был также приглашен, но, как водится, сказался больным, так как был занят вечными поисками подходящего «творческого» настроения и кругами ходил около письменного стола, ни дать ни взять — блудливый кот.
