В среду, выходя из дома, я оставил на столе в кабинете мобильник — как будто забыл. От вынужденной этой хитрости заныло сердце: не хотелось никого обманывать, а Ирину тем более, стыдно было, неловко, как в далёком детстве. Стыдно, а я врал, что сотрудница заболела, надо её заменить, еду ненадолго, утром позвоню. Объяснял, что Казань — это то же самое, что и Москва: встречают партнеры хорошо, мы с ними дружим. Ирина вздыхала, глаза её смотрели тревожно, хотела что-то спросить, уже будто решилась, напряглась, но остановилась, поправила мне воротничок рубашки и не спросила. А я весело рассуждал: чего уж там, сяду в вагон, подремлю ночь, а вот и приехали. Казань-городок — Москвы уголок!
— Пап! Слушай, что я нашла! — порадовала меня Оленька. — Оказывается, столица страны Перу, город Лима, по-русски значит толстое брюхо!
— При чём здесь брюхо?
— А ещё есть слово «налимониться». Это значит — напиться допьяна!
— Что-что?
— А слова «пьяндылка» всё равно нет…
С толстым томом словаря Даля в руках Оленька провожала в дверях папу и была довольна, потому что папа уезжал, это было событие, но уезжал ненадолго, значит, скоро, совсем скоро вернётся, это тоже будет событие.
Я врал и улыбался. Не хотелось быть деревянным человеком, вот в чём дело! Да-да, деревянной чуркой легче, проще и даже выгоднее, даже веселее быть в наши славные времена всеобщей выгоды. Вот только жить-то мне осталось меньше, чем я уже прожил, не так уж и мало, конечно, но всё-таки меньше, чем прожито, вот она какая арифметика… Всего и надо-то, что научиться считать до семидесяти! Впрочем, хорошо бы и до шестидесяти. И к чему я иду? По видимости — солидный, уважаемый учёный, доктор наук, можно и об академии какой-нибудь помечтать, почему бы и нет? А по нутру — чурка. Уважаемая чурка, то есть не последняя в ряду таких же.
