В тупом ожидании прошло более часа. Тогда, перетащив груз на дебаркадер, мы заняли очередь в кассу «вниз». Виктор в ней терпеливо отстоял и взял два билета до Казани на подходившую, красиво севшую на днище «Ракету». И отходила «Ракета» медленно, кормой вперёд, красиво развернулась, набрала ход, поднялась на крылья и полетела по Волге!
Мы расположились на кормовой палубе и до Кривоносово бездумно глядели на наш остров, издалека узнавая кусты, низкий обрыв, берёзки, ушедшие в тень горы за ними. А после Кривоносово, перейдя на левый борт, увидели радугу за бортом — яркую и такую близкую сияющую красавицу. Вот тогда только, будто стряхнув с себя ночные чары, ощутил я жаркое освобождение, необычайную ясность в голове и с облегчением бился ею в фанерную спинку сиденья, отчего с хрустом улетали в стороны острые стеклянные осколки, и это был восхитительный сверкающий полёт!
Зажав в руках мою голову, Виктор что-то бубнил в ухо и, как я ни вырывался, не отпускал меня до самой Козловки. И только явившийся там тяжёлый сосновый воздух от штабелей брёвен, лежащих на берегу, меня обессилил. Я неподвижно сидел на лавке, мелкими глотками пил нарзан, принесённый Виктором из буфета, и тяжёлыми глазами смотрел на берег.
Куда мы летим сломя голову, зачем? Вот же берега — они на месте, они так прекрасны и загадочны…
На Волге царила ослепительная жара, радуга сопровождала нас до Казани — невидимая с берегов, яркая и живая.
В огромном замусоренном сквере напротив автовокзала мы с Виктором порезали и выбросили лодку, нашли тлеющий костёр, развернули и уложили в него палатку. Сапоги и рыболовные снасти разбросали по кустам.
Так на жарких и шумных казанских улицах, на трамвайных путях, в квадратном вокзальном сквере, в душном плацкартном вагоне случайного поезда появились два мужика поселкового вида: с рюкзаками, задумчивые, простоватые, молчаливые. Это и были мы.
А вокруг длилось лето девяносто второго года, жаркое, бестолковое, куда-то стремился народ, на что-то надеялся, бодрился, не понимая, что всё уже закончилось и плавно перетекает в воспоминания о том, что уже никогда не вернётся. Так же и мы в движении, час за часом, исчезали с лица земли и, наконец, пропали совсем…
Во тьме небытия есть какая-то утешительная сладость. Достаточно отдаться на волю потока и куда-то плыть, плыть, что может быть лучше? Ничего не ждать, ни на что не надеяться. Парить в тёплой пустоте…
В сознание я возвращался медленно. Ирина что-то заботливо говорила, что-то делала, старалась, вздыхала, и оттого приятно было и стеснительно. Она поила меня тёплой минеральной водой, гладила по голове, а я рыгал в туалете, рычал, похохатывал и глупо приговаривал:
