Несколько раз Инан собирался с духом, чтобы продолжить, казалось, слова сорвутся с его языка, но порывистые вздохи не давали им прорваться наружу. Ровно мерцал огонек свечи, ронявшей редкие прозрачные слезы, показывавшие, что время течет.
— Учитель, — повторил Инан, шумно выдохнув воздух. На этот раз ему удалось справиться с волнением, и он спросил: — Кто я такой, чтобы ты кланялся мне, учитель?
Черная фигура на лавке шевельнулась, и Юсеф-паша медленно произнес:
— Ты избран сорвать покрывало.
— Это больше, чем паша? Как это понять? Скажи мне одно, учитель: поклоны меня ждут в будущем или осмеяние и забвение?
Честолюбие, скрываемое юношей, неудержимо рвалось наружу и требовало удовлетворения. Юсеф-паша знал, что в этом возрасте честолюбие сильнее осторожности, оно толкает человека на дерзкие поступки, поэтому все семь ночей он старательно распалял гордость Инана, уверенный в том, что честолюбие по-настоящему заявит о себе только в конце, когда юноша согласится с тем, что ему предначертано. Теперь ему показалось, что они оба приблизили это решение, и он охотно ответил:
— Никто из здешних не ступал на твой путь. Твой выбор омоет руку в небесном источнике. Поклоны ждут тебя!
— Не мало ли мне лет? И не припишут ли это слабости моей?
— Что годы, — презрительно скривил губы поводырь. — Пред вечностью его существования вся наша жизнь — мгновение. Уж не думаешь ли ты, что всевышний станет делить эти мгновения, чтобы определить, чью голову убелили седины? Не по годам аллах делает свой выбор, не ради молодости дана тебе сила! — Юсеф-паша с трудом подавил недовольство, вызванное этим вопросом, и уже мягче продолжил: — Но скажи мне, дитя всевышнего, слышал ли ты напутственный голос?
— Я слышал много голосов, паша. Один спрашивал: «Зачем?» Другой советовал: «Подожди!» Третий плакал от страха, четвертый подсмеивался, говоря: «Придет конец свету и с ним конец знанию твоему!» Был и голос, увещевавший пожертвовать телесным зрением.
«Зачем насилу? Насилу нельзя!» — тревожно мелькнуло в голове Юсефа-паши. — Выжди! Бери его за руку и веди! Пусть он не готов, не отталкивай его! Скоро!» Он мрачно смотрел прямо перед собой и молчал, решая, начать ли все сначала или передать Инана на попечение Давуду-аге. Судя по заметно укоротившейся свечке, близилась полночь, и паша чувствовал, что одна нога затекла, но сама мысль о движении казалась ему противной, словно он боялся растерять последние силы.
