В этот миг Каллум нежно целует меня в губы. Он едва приоткрывает рот, так что поцелуй выходит почти сухим, но при этом я ощущаю его запах: мятной пасты, влажной земли и глины.
– Что-то мне подсказывает, что ты всегда сможешь о себе позаботиться, Пикассо, – тихонько шепчет он мне на ухо.
Я парю в невесомости. Восхитительно кружится голова. Мне отчаянно хочется навсегда удержать эту близость, все время слышать возле своего уха его голос, от которого в мозгу вспыхивают электрические разряды, передающиеся от нейрона к нейрону. Я уже ни о чем не могу думать, кроме него, его аромата и вкуса.
И почему вся жизнь не может быть такой? Я мыс ленно даю себе обещание зарисовать это мгновение: когда ты открываешься своему возлюбленному, а он – тебе, а потом вы оба лежите в траве и слушаете шум воды в предвкушении нового поцелуя.
ПЯТЬ УТРА, В СТУДИИ А никого, кроме нас с Варфоломяу. Ни разу в жизни я не вставала по своей воле в столь ранний час. На самом деле я встала еще раньше, подгоняемая жгучим желанием поскорее начать картину, которая отобразила бы все мои чувства к Каллуму. Еще в самом начале занятий Айне напомнила нам, что свободное время в студии – это «привилегия». И предоставляется она студентам в последнюю неделю программы, чтобы те могли продемонстрировать полученные навыки и применить их в своем творческом подходе. Что бы это ни значило.
Айне все время твердит о «связи между эмоциями и творчеством». Вспоминая о четверном сальто, которое мой желудок совершил при виде поднимающегося на холм Каллума, я понимаю, что именно он – мое вдохновение. Сама картина будет абстрактной, я в этом уверена, а вот детали пока представляю не совсем четко. Холст я решаю покрыть зеленым, как трава, на которой мы лежали, а в тех местах, где краска еще не подсохла, пройдусь сухой кистью для придания текстуры. Этот прием нам показал Деклан несколько дней назад.
Я оглядываюсь на картину Мейви, она уже близка к завершению. Это автопортрет в оранжевых тонах, черты лица представлены в виде геометрических фигур. Мейви не только великолепная художница, но еще и проста в своем великолепии.
Я вынуждаю себя отвести взгляд от ее картины и посмотреть на слова, выведенные на стене причудливым почерком Айне: «НО ГЛАВНОЕ: БУДЬ ВЕРЕН САМ СЕБЕ».
Как же ты прав, Полоний. Я отворачиваюсь к своему холсту, который за предыдущие шесть с половиной секунд стал выглядеть еще хуже. Но я делаю глубокий вдох и, погрузившись в звучащий тяжелый металл, продолжаю рисовать.
