В его работах море может быть темным, ненастным, бушующим и страшным. Но в углу холста сквозь облака всегда прорезается луч света, напоминающий клинок и пронзающий картину насквозь. Тернеру словно удавалось изобразить смятение и тревогу, царящие в голове человека. Возможно, и у меня получится.
Никогда раньше я не рисовала воду, по крайней мере такую. Море, залитое угасающим солнцем, простирается до самого горизонта, его испещряют темные и светлые пятна, у поверхности булькают мелкие рыбешки, а волны закручиваются барашками и исчезают. В эту картину я вкладываю все, что меня волнует.
Мои страхи о том, что мама не может начать жить собственной жизнью, отражаются в зловещей волне, которая вот-вот накроет. Беспокойство по поводу того, что я не могу стать хорошим художником, – в отвесных скалах у берега, отбрасывающих тень на остальную часть работы. А одиночество – в крохотном паруснике, который я нарисовала вдали. Этим судном, существующим лишь в моем воображении, управляет девочка, решившая оставить все свои ожидания позади и жить сама по себе. Если мама сможет все это прочувствовать, наши отношения будут больше наполнены приятными мгновениями, как сегодня утром, а не разговорами, постоянно перерастающими в ссоры.
– Привет, Пикассо! – слышу я позади голос Каллума, взбирающегося по холму.
Одного его вида достаточно, чтобы мои губы непроизвольно растянулись в улыбке. Как жаль, что я не из тех, кто умеет долго обижаться, но ничего не поделать. Мой желудок начинает вытворять кульбиты. Серебряную медаль завоевывает Америка!
– Я рисую море, – отзываюсь я. – Так что тебе следовало сказать: «Привет, Тёрнер».
– И представить тебя Тимати Споллом? Ни за что!
– Кем, прости?
Он ведет себя так непринужденно, словно это не я как полоумная вылетела из студии. Он плюхается в траву и скрещивает ноги.
– Тимати Сполл сыграл Тёрнера в фильме «Уильям Тёрнер». И у вас, надо заметить, нет ничего общего.
– Ты смотришь слишком много фильмов.
Каллум хрустит костяшками пальцев.
– Потому что я кучу времени провел в автобусах, катаясь из Донегола в Дублин и обратно. Сначала к маме, потом к отцу. И все для того, чтобы быть милым.
Он снова щелкает пальцами. Меня жутко бесит, когда это делает кто-то другой, но только у Каллума Кэссиди мне это кажется невероятно сексуальным.
Я опускаюсь на траву рядом с ним.
– Как долго твои родители в разводе? – спрашиваю я, немного переживая, что лезу не в свое дело.
– С тех пор как мне исполнилось четыре, – отвечает он, всматриваясь в воду. В подробности он не вдается.
