Как капризные дети, сминающие пластилиновую фигурку. Вандализм. Обращённый на тело человека. Уничтожить красивое. Чтобы не было.
— Переверни.
Да. Она. Эти родинки над поясницей. Когда-то я любовался их движением в наших любовных играх. Как оказалось — очень… единичных.
— Опознание Агафьи подтверждаю.
Гапа — видела. Вот это всё. Как она домой-то дошла? Я-то решил, что она… духом слабовата. Поплыла, рассыпалась. А тут как бы самому… не отъехать.
Спокойно, Ваня. Выдыхай глубже. Тебе есть у кого учиться. Самообладанию.
— Видоки?
Ноготок махнул куда-то в темноту. Гридень притащил за шиворот бегом бегущего на полусогнутых дедка. Неопределённого возраста и обтёрханной внешности.
— Божедом здешний. Последний.
Спасибо, Ноготок, что предупредил. Что «последний».
Он-то и видел её пару минут, когда она приехала. Профи работали: она явилась в Поруб добровольно. На санях, с корзинкой и узлами. Припасы для сидельцев, благое дело, утоление страданий, вспомоществование убогим и сирым. Милосердие — долг инокинь. «Милость к падшим».
Вот так, своими ногами, своей волей, преисполнившись человеколюбия и приготовишись врачевать раны, телесные и душевные, заблудших и отринутых, она вошла в этот «дом скорби».
Неожиданность, контраст между ожидаемым и наступившим, между настроем на помощь страдальцам и злобой, пытками обращёнными на самоё себя, должны были потрясти её душу, сломать, подчинить. Задумано-то правильно. А вот реализация… любительская. Точнее: двуслойная. Судя по ранениям — часть повреждений наносили мастера. А завершали процесс… эмоционалы.
— Когда это было?
— Дык… эта… вчерась. С утречка. Пришла, стал быть. И они её… покаместь набат не вдарил. По первости сильно кричала. На всю яму слыхать было. А после как-то… поутихла. Да-а…
Что я делал вчера? Радовался привезённым щитам, отсыпался, аки младенец, после бессонных ночей, закусывал водочку хлебом с салом, подразнивал Боголюбского… А её в это время… калёным железом…
— «Они» — кто?
— Дык… ну… двое наших, с Поруба, значится, палач с подручным, да двое с Верху, княжеские, стал быть, с детинца приехавши.
— И где?
Дедок вздрагивает. Тон у меня сдержанный, не кричать же. Но желание встретиться с мучителями Катеньки… прорывается. Вместо испугавшегося дедушки вступает Ноготок:
— Палач с подручным в пытошном застенке нашлись. Зарезанные. Свои же. А княжьи… успели ускакать.
Если бы я, выскочив из усадьбы Укоротичей, ударил сюда, а не на Лядские, то… то она бы была жива. И умерла бы у меня на руках. А люди мои погибли бы. «Любителей-мучителей»… наверное, прирезал бы. Не сразу. Сначала бы узнал — кто их послал.
