Все разговоры с Мольером теперь об одном: афиши, сборы, сколько зрителей пришло. Театр — одна из разновидностей торговли, теперь он это ясно видит, и все решает тут не случай, а практичность. Взять хоть Мольера — вот живое доказательство того, что успех зависит больше от упорства, чем от таланта. Нужна ему трагедия для труппы, так, хоть она в репертуаре и не удержалась, он все-таки добился, чтобы «Фиваиду» несколько месяцев спустя сыграли в Фонтенбло перед двором. Жан вне себя от радости. При всех своих скудных доходах, не поскупился на роскошный наряд. У лучших портных заказал. В таком лучезарном настроении он пребывал до самого дня представления, когда же этот день настал, в него словно всадили каменный гарпун.
Несколько раз ему хотелось ущипнуть себя: сам король Франции сидит здесь, в зале, и слушает его александрийские стихи. Жан озирается по сторонам, дивится пышности и роскоши дворца, любуется новым прудом в парке, яркими огнями, способными облагородить любой дешевый фарс, и все твердит себе: это его, Жана, пьесу играют сегодня при французском дворе. Но взгляд его то и дело устремляется на королевскую особу. Государь улыбнулся — презрительно или довольно, как знать? Жану такая неопределенность даже нравится. «Государство и не должно быть таким уж понятным», — шепчет он на ухо Никола.
После спектакля Мольер представляет его королю. Жан запрокидывает голову и словно вчуже слышит, как говорит, очень тихо: «Я стану вашим голосом, сир». На этот раз, по крайней мере, король его увидел. Может, даже услышал. И удостоил беглой улыбки. Дело движется, подумал Жан, не быстро, но движется.
А через несколько дней, стараниями Мольера, выходит «Фиваида» на бумаге. Держать в руках свое детище, читать на обложке свое имя — ни с чем не сравнимое чувство. Жан тащит книжку в трактир, поднимает стакан, пьет на радостях. Обменивается долгим взглядом с Никола, точно перекидывая мост между ними двумя поверх всех остальных. В шуме и гаме говорит, кого выбрал в герои второй пьесы. С Александром Великим он наверняка не прогадает. Царь Александр за десять лет завоевал полмира и основал семьдесят городов. Он говорил по-гречески, учился у Аристотеля, прочел всего Гомера.
— Явись он сейчас между нами, мы могли бы говорить с ним и понимать друг друга.
— Только не превращайте его в идеального кавалера, — советует Никола.
Жан любит, когда Никола вот так отечески ворчит на него, скрывая за недовольной миной восхищение перед великим будущим друга, в которое свято верит. Все, с кем он до тех пор был связан, хотя и восхищались им — или, возможно, потому, что восхищались, — смотрели на него сверху вниз, с высоты своей знатности или твердой веры. Все, кроме Никола. Дни идут, а мысли его неизменны: Жан — великий талант, непревзойденный поэт, его ждет слава.
