[34] греческому краткость, он станет невнятным. Стало быть, можно его удлинять, но важнее всего найти меру». Жан вновь берет перо и прилежно переписывает эту мысль в свою тетрадь. По крайней мере, во всей этой смуте он нашел хоть какое-то правило. «По сути, мы ведь с ним согласны», — думает он. Задувает свечу, закрывает глаза, но веки его еще долго подергиваются после такого потрясения.
Что-то изменилось между ним и маркизом, как будто в их разговорах теперь участвовала мать Анжелика, но не та, что строго смотрела на них с портрета в трапезной, а девочка лет шестнадцати, в которую она вдруг превратилась. За ужином оба поглядывали на портрет и, встречаясь взглядами друг с другом, обменивались легкой усмешкой. Всего лишь.
Однажды утром, проходя по длинному коридору, Жан видит дорожный сундук. Маркиз уезжает в Париж — так решила его семья. И он упрашивает Жана ехать туда же как можно скорее. Жан опечалился, но сохранил, как он умел, безучастную мину. Когда же сундук взгромоздили на крышу кареты, в нем словно что-то надломилось. Больше ничто ему не мило. Теперь вместо уроков он часами валяется среди дня на кровати, глядя в потолок и думая, что оставаться вот так неподвижным в потоке времени, как деревянный шест в воде, тоже значит быть человеком. И может, то же самое испытывала когда-то Жаклина.
Он ничего не ест, не занимается, не молится. Учителя тревожатся, один за другим приходят к его изголовью. Лансло о чем-то говорит в углу с Амоном. В их шепоте Жан не улавливает ни раздражения, ни гнева. Иной раз лекарь берет его руку в свою и перебирает пальцы, точно молитвенные четки.
Но вот наконец-то ему сообщают: он тоже поедет в Париж, и Жан открывает глаза. Еще несколько дней его тело свыкается с этой мыслью, прежде чем снова начать принимать пищу. К нему возвращаются силы, улыбка, желание читать привычные письма от кузена, а также недавние — от маркиза. Впервые сев за стол однажды утром, он ему пишет:
С тех пор как вы умчались прочь,
Мне было дни влачить невмочь,
Зато уж от недавней вести
Воскрес я в сем пустынном месте
И упований не таю
Вас в славном обрести краю,
Где листья шелестят и ленты,
Цветы цветут и комплименты
В садах, на стогнах городских,
Где зазвучит мой звонкий стих,
И сердце к сердцу станет ближе
В прекрасном городе Париже.
Стихов он не сочинял уже несколько недель, и, хоть эти получились убогими и скверными, он словно наслаждается дыханием свежего ветра и, подхваченный им, несется в комнату свиданий. Надо сказать тетушке, что он уезжает. Она встречает его холодно и советует быть осмотрительным. В том же порыве он бежит к Амону. Но и тот не понимает его радости и спешки. Довериться их мудрости и опыту? Но какой ему будет прок от молитв и занятий, раз жизненный ток остановится в нем? Он вглядывается в тощее и желтое, как воск, лицо Амона — а что струится в этих жилах?
