Поэтому спрашивается, был ли Эйзенхауэр оставлен в полнейшем неведении относительно фактов своим начальником штаба, что маловероятно, или у него были основания отстраниться, что гораздо вероятнее.
В действительности его личное положение было щекотливым и двусмысленным. Он не мог не знать обо всем, что творилось вокруг него, до такой степени, чтобы внезапно оказаться перед «свершившимся фактом» подписания текста капитуляции, о котором он не имел ни малейшего представления. Так что Эйзенхауэру приходилось выбирать между двумя одинаково неблагодарными ролями: изобразить из себя жертву неожиданной интриги или стать молчаливым соучастником.
Вот по какой причине он обходит полным молчанием это дело в своих мемуарах. Если бы он написал об этом, не затрагивая сути дела, он оказался бы в таком же смешном положении, как и его бывший политический советник. В противном случае он был бы обязан разоблачить скандал, за который он, как бы то ни было, несет полную ответственность. Каким образом смог бы он объяснить, что в этот решающий момент войны у него не было никаких контактов с Вашингтоном?
Эту совершенно недопустимую ситуацию можно резюмировать следующим образом. В то время как документ о капитуляции, который предстояло подписать, должен был являться главным предметом обсуждения в штабе Эйзенхауэра и контактов с Вашингтоном, все оставались в полнейшем неведении относительно того, что происходит, до того момента, пока не появился внезапно другой документ, о котором никто ничего не знал и никогда не слышал!
Чтобы оценить истинные размеры этой грандиозной аферы, следует знать, что интрига не ограничивалась штабом Эйзенхауэра, ее нити тянулись в Вашингтон, а также, разумеется, в Лондон. По утверждению Мэрфи, государственный департамент не информировал его относительно существования соглашения о капитуляции, одобренного всеми союзниками. Это означает, что документ, подготовленный и подписанный Европейской консультативной комиссией, не существовал в глазах американского правительства в момент подписания капитуляции. Более того, государственный департамент не послал даже в Реймс текста документа, который предстояло подписать 7 мая! Он предоставил это сделать своим военным на месте.
Что же сталось с голубым конвертом, в который был вложен текст, полученный Мэрфи 25 марта 1945 года, — текст, который, как это хорошо было известно политическому советнику Эйзенхауэра, предназначался для подписания? Или государственный департамент не был в курсе дела? Но если это было так и если к моменту подписания капитуляции не существовало никакого документа, который предстояло подписать, то почему государственный департамент предоставил военным из штаба Эйзенхауэра заботу о составлении такого документа на месте?
