Шведский министр иностранных дел желал, чтобы признали, «что шведское правительство никогда не согласилось бы потворствовать тем или иным образом даже малейшей попытке посеять разлад между союзниками. Единственной причиной, по которой оно не могло проинформировать непосредственно советское правительство, было то, что Гиммлер специально обусловил, что это сообщение предназначается исключительно для западных держав». Именно последним надлежит предупредить русских и действовать соответствующим образом.
Вот каким образом Сталина на этот раз предупредили. Но как мы увидим далее, в развитии этого темного дела ничего не изменилось. Телеграммой, которую Черчилль отправил 25 апреля Сталину, он главным образом хотел успокоить его. Подчеркнув, что «Президент Соединенных Штатов также был информирован об этом», Черчилль заявлял: «Поскольку это касается Правительства Его Величества, не может идти речи ни о чем меньшем, кроме как об одновременной безоговорочной капитуляции перед тремя главными державами. Мы считаем, что Гиммлеру нужно сказать, что военнослужащие германских вооруженных сил, как одиночки, так и находящиеся в соединениях, должны повсюду сдаться на месте союзным войскам или их представителям»[42].
Это сообщение произвело соответствующее впечатление. Оно вызвало, по выражению Черчилля, «самое сердечное» послание, когда-либо полученное от Сталина.
«Зная Вас, — писал этот последний, — я не сомневался в том, что Вы будете действовать именно таким образом». И Черчилль немедленно ответил еще более любезно: «Я был весьма рад узнать, что Вы не сомневались в том, как я поступил бы и как буду всегда поступать в отношении Вашей великолепной страны и в отношении Вас лично»[43].
Но дела его доказывали, что думал он иначе.
Черчилль и «новая опасность»
Согласно Черчиллю, этим дело и ограничилось. Граф Бернадот передал Гиммлеру ответ союзников, который был-де сформулирован в духе обмена мнениями между премьер-министром и президентом и, теоретически, должен был положить конец переговорам, поскольку, опять-таки теоретически, не могло быть и речи о сепаратной капитуляции на всем западном фронте. И — все это согласно Черчиллю — о деле этом «больше не было никаких разговоров до того самого дня, когда его [то есть Гиммлера] арестовали».
Такой была ситуация, по крайней мере так ее изображает Черчилль в своих мемуарах. Изображение чрезвычайно искаженное. В действительности, поставив в этом новом деле свою «честность» вне сомнений и успокоив Сталина, Черчилль принялся «набивать цену» мирному предложению Гиммлера. Для этого ему необходимо было полностью втянуть американцев в свою игру. Ибо в предложении Гиммлера он видел нечто гораздо более ценное, чем только капитуляцию немецких вооруженных сил на западе, а именно сепаратный мир.
