…Был день, в который, по Творце вселенной
Скорбя, померкло солнце. Луч огня
Из ваших глаз врасплох настиг меня:
О, госпожа, я стал их узник пленный!
Благодарю. Это не я — это Петрарка. Аплодисментов не надо. Лучше продуктами…
— Ой, спасибо, — как-то сразу растерялась Ленка. — Пойдемте к столу — у меня тут сегодня продуктов много. А что, правда я — ничего?
— Неординарно, — сквозь зубы пробормотал Павел, и Ленка прямо-таки просияла, действительно что-то в ней такое появилось вдруг от «о, госпожи!».
— Шарман! — прищелкнул языком Борис. — Наши дамы — на все пять.
— Сколько я тебя, Борька, помню, ты всю жизнь один и тот же сонет читаешь, который в школе к Восьмому марта выучил, — заметил Павел. — Сменил бы пластинку.
— А зачем? Может, я добиваюсь подлинной глубины, а? — парировал Борис, нисколько не смутившись.
Он уже уселся за стол, сразу же выбрав место рядом с Верой, и ясным, просветленным взглядом окинул блюда с закусками.
— Копаю, можно сказать, под каждую букву? Ты же сам рассказывал, что Михаил Чехов со сцены простую телефонную книгу читал, а зрители рыдали. При чем здесь вообще слова?
Можно подумать, что Борис был артистом, а не наоборот, и это уже становилось забавным.
— Сравнил тоже, — сказал Павел хмуро. Но Борис вовсе не обиделся, а лишь лучезарно улыбнулся и принялся ловко чистить банан.
— Может, лучше скорее пожуем? — встряла Лена. — Наверное, это вы от голода сцепляетесь.
Застольное веселье набирало обороты как-то с натугой, тяжело, но водка и постоянные шуточки Бориса все же постепенно делали свое дело. Он сразу же положил посередине стола два плода киви, между ними пристроил самый большой банан, и эта эротическая композиция вызвала у Ленки долгий припадок смеха.
Павел ел как-то вяло, задумчиво оглядывал всех из-под сонных век, подолгу задерживаясь взглядом то на одном, то на другом лице, и пил только одну газированную воду.
— Везет человеку: совсем не пьет, спортом с утра до вечера занимается, на у-шу ходит. А тут — тяжелые будни журналиста, фуршеты за фуршетами, и везде выпивка на халяву, — притворно вздохнул Борис, в очередной раз разливая по рюмкам водку. А потом вдруг повернулся к Вере, спросил: — А ты, Верунчик, чем у нас в этой жизни занимаешься?
С первой же минуты он начал выказывать Вере повышенное внимание: наполнял ее рюмку первой, подкладывал на тарелку кружки апельсина и даже умудрялся временами слегка приобнимать Веру за талию, держа в другой руке то вилку, то ложку и мелькая ими в воздухе с быстротой фокусника.
