— Женщины! — воскликнул я тревожно, мне показалось, что они сейчас надругаются над торговцем, сняв с него штаны. — Вы бы полегче, распустили языки, как сапожники. За границей все-таки!
— А он все равно не понимает, — хихикнула худая, как щепка, мадам, которой, видимо, доставляло удовольствие нецензурно обзывать хоть арабского, но мужика и заодно поглядеть, чем арабы «строгают» детей.
Алина Венедиктовна повернулась ко мне, в ее глазах стояла ненависть. Она кого-то мне напоминала, притом знакомого. И вдруг меня осенило — этот взгляд, полный презрения и высокомерия, был так разительно похож на взгляд Рудого, что я уже безошибочно знал — это и есть жена полковника. От долгого совместного проживания они стали копией друг друга.
Откуда появился Дед, я не видел. Он стремительно подошел к очереди. За его спиной вырос адъютант.
— Рудаков, перепиши мне эту банду, я их выгоню из Каира вместе с мужьями! — прошипел яростно генерал.
Он так выразительно прошипел эту фразу, что наступила мертвая тишина, а затем будто рванул снаряд: дамы бросились врассыпную. Они так шустро убрались, несмотря на солидный их вес, что через полминуты ничто не напоминало об их присутствии. Мы остались трое возле лавки. Пожарский внимательно поглядел на меня и сказал:
— Говорят, меня зовут Дед, а теперь будут еще называть «самодур». А как прикажете поступать?
— Дед — это уважительно, — заметил я, совсем не стесняясь высказывать свои мысли генералу.
— Этих только могила исправит. Офицеры не ведут никакой воспитательной работы с женами. Надо сказать об этом председателю профкома Боброву. Пусть соберет собрание.
Занятый своими мыслями, я и не заметил, как впереди показалась Александрия. Было около девяти утра. Я поехал прямо на пляж, где длинной вереницей, красиво окрашенные голубой и белой краской, над водой нависали кабинки для раздевания. Уплатив фунт и получив ключ от двери, я вошел, закрылся изнутри, сел на скамейку и закрыл глаза. Вода тихо и ласково плескалась у моих ног, отвлекая от горестных мыслей, навеянных событиями последних дней: американцем, гнусной миссией, которую мне поручил Визгун. Очевидно, он решил приобщать меня к своим гадостям. Повязать каким-нибудь действием.
Я спустился по ступенькам в воду, закрыл за собой дверцу на замок, спрятал в кармашек плавок ключ и поплыл. Здесь, в Средиземном море, я надеялся очиститься от визгуновской скверны, отвлечься от непрекращающихся тревожных мыслей, засевших в мозгу после Порт-Саида. Вода была прекрасной, она меня лечила, восстанавливала душевное равновесие и настроение. Я отплыл от берега метров на сто и увидел такого же одинокого пловца с огненно-рыжей шевелюрой. Он плавал превосходно, я бы сказал, профессионально, особенно когда переходил на кроль.
