М.В. Лентовский | страница 37
И они пешком шли из Петровского парка.
– Землю под ногами чувствую! Землю! – весело говорил Лентовский, весело постукивая на ходу сапогами с высокими каблуками.
И сколько проектов родилось в красивой голове Лентовского в этот теплый летний вечер, этой дорогой из Петровского парка. Сезон оперы летом.
Зимой – за народный театр! Поставить то! Устроить так! На следующее лето – сад, другой – для народа. Это был человек увлекавший и увлекавшийся.
XVIII
Открытие «Чикаго» [161] напомнило самые триумфальные дни «Эрмитажа».
«Вся Москва» переполнила «волшебством созданный сад».
А когда вспыхнула действительно иллюминация, – весь сад огласился аплодисментами.
– Был маг и волшебник, – магом и волшебником и остался.
В театре шел «Трубадур» [162] в превосходном составе.
Но публика требовала не артистов.
– Лентовского! Лентовского!
И когда он появился на сцене… В рабочей белой поддевке. Развел руками. И наклонил свою седую голову.
С_л_о_в_н_о:
– Судите. Сделал, что мог.
Он был художником красивого жеста!
Тогда в зале поднялось настоящее безумие.
Публика не отпускала со сцены Лентовского.
Бросали цветы.
Махали платками.
Кричали:
– Браво, Михаил Валентинович! Браво!
Его душили рыдания.
В публике многие плакали от волнения.
Московское что-то воскресало!
В саду Лентовскому не давали прохода. Его окружили. Ему аплодировали, как «в дни Эрмитажа».
Незнакомые люди останавливали его, протискивались к нему, жали ему руку.
У всех была одна фраза:
– Будьте прежним Михаилом Валентиновичем! Будьте прежним Лентовским!
За столиками рекой лилось шампанское.
Слышалось:
– Лентовский! У_р_а!
Москва кутила, празднуя «возрождение» своего Лентовского. Москва вознаграждала его за все пережитые невзгоды и страдания.
Контора была завалена телеграммами. Артисты, служившие у Лентовского, товарищи, отсутствующие друзья приветствовали его «возрождение».
Все пожелания, все поздравления кончались словами:
– Будьте прежним Лентовским!
Казалось, над «маленьким театральным Наполеоном загорается солнце Аустерлица[163]».
Но…
Если все, старомосковское, порядочное спряталось куда-то под новым, холодным, чуждым веянием наступившего «ледяного периода», – все низкое, все лакействующее, все готовое претерпеть какое угодно угнетение, все холуйствующее выползало откуда-то, подняло голову, протягивало свои грязные лапы:
– Теперь нам житье! Наше время!
Появились какие-то вчерашние лакеи, выгнанные распорядители из вертепов, содержатели веселых домов…
Да, да! В числе новых претендентов на антрепренерство имелся даже содержатель самого известного в Москве публичного дома!