Они выпили не чокаясь и молча приступили к еде. Энергично жуя истекающее ароматным соком мясо и ощущая, как коньяк потихоньку согревает внутренности, генерал вдруг почувствовал, что это именно то, в чем он нуждался на протяжении последних нескольких дней. Не то чтобы его все это время не кормили и не поили, но только здесь, на тесноватой забродовской кухне, он неожиданно для себя получил от еды и выпивки нормальное человеческое удовольствие. Возможно, причиной тому было наложенное Илларионом табу на разговоры о деле во время еды, а может быть, виноват был сам Забродов, один вид которого внушал уверенность в благополучном исходе любого предприятия. На какой-то миг Мещеряков опять разозлился. Ну что это такое, в самом деле! Он ведь как-никак генерал, а не заблудившийся малыш, наконец-то повстречавший в лесу доброго дядю, который может отвести его домой! Но Илларион, по-прежнему не говоря ни слова, плеснул ему еще немного коньяку, и генеральское раздражение благополучно растворилось в содержимом стакана.
— Итак, — произнес Илларион в тот самый момент, когда Мещеряков осознал, что сыт и почти доволен жизнью, — что у нас стряслось на этот раз? Иными словами, как зовут твои неприятности?
— Замятин, — без предисловий откликнулся генерал.
— Иван?
Забродов никогда не забывал людей, с которыми виделся хотя бы раз, а поскольку Иван Ильич Замятин неоднократно проходил под его руководством различные спецкурсы, шлифуя боевые навыки, которыми пока ни разу не воспользовался, Илларион знал о нем все, что один разведчик может знать о другом. Та часть послужного списка полковника Замятина, о которой был осведомлен Забродов, надежно хранилась в его памяти, и Мещеряков не сомневался, что нужный файл уже извлечен из запрятанного в голове приятеля архива, бережно обтерт от пыли и бегло прочтен.
— Никогда не доверял красавчикам, — подтверждая его догадку, сообщил Забродов. — Ну и что он натворил?
— Умер, — вздохнул генерал. — Точнее, убит.
* * *
Серебристый «мерседес», который с некоторых пор начал казаться своему хозяину чересчур демократичным, плавно затормозил у парадного входа в построенное из стекла и бетона здание, когда-то считавшееся суперсовременным, а сейчас вызывавшее скуку и раздражение. Водитель выбрался из машины и, обойдя ее кругом, распахнул заднюю дверь. На иссеченный трещинами асфальт ступила нога в модном полуботинке и темной брючине с металлическим отливом. Вслед за этой конечностью, вид которой говорил если не о настоящем богатстве, то как минимум о давно вошедшем в привычку достатке, из «мерседеса» появился невысокий, уже начавший полнеть и лысеть гражданин лет тридцати с небольшим. Налетевший со стороны реки прохладный ветер взлохматил редкие бесцветные волосы, которыми их владелец тщетно пытался замаскировать проклюнувшуюся на темечке плешь, и погнал по асфальту случившуюся поблизости обертку от мороженого. Около бордюра темнела схваченная ночным заморозком и до сих пор не оттаявшая лужица. Бурый от пыли лед казался шершавым, как абразивный камень. Пассажир серебристого «мерседеса» с явным неудовольствием покосился на эту визитную карточку приближающейся зимы и, обернувшись, коротко бросил водителю:
