— Евгений Сергеевич! — начинаю я. — Мне приходилось немало путешествовать, и… — я старательно подбираю слова.
— И?.. — выходит врач из задумчивости.
— И один из стариков в одной глухой сибирской деревне… По фамилии Вишневский, между прочим, поведал мне рецепт одной чудодейственной мази… — выпаливаю я, красный от стыда. Врать всё же так и не научился толком.
— Мази для чего? — немедленно реагирует Боткин.
— Мази от… Ну… От гноящихся ран! Он сообщил мне три компонента, но я уверенно помню лишь два: дёготь с касторовым маслом. А вот третий… Ксерок… Ксило… Не помню!!!
Я морщу лоб. Оказывается, не так-то это и просто, сообщать девайсы будущего предкам! Ну, что вот за хрень этот третий, последний компонент? Боткин мне, судя по недоумённому лицу, помогать явно не собирается. Не хочет, или не знает? Я с надеждой смотрю на Боткина, но лицо его остаётся непроницаемым. Вот же, блин…
— Не помню! — сдаюсь, наконец, я. — Евгений Сергеевич! Раз мне можно начинать гулять в парке и вообще, могу я, наконец, встретиться с господином Спиридовичем? Я у вас тут как в тюрьме, ей-богу!
— Можете. Более того, — он смотрит на часы, к обедне вас должен навестить государь, так что приготовьтесь, я ничего не имею против. Поскольку, голубчик, ваша жизнь теперь вне опасности… Да, за дверью ожидает господин генерал-адъютант его величества…
— Павел Иванович?!..
— Господин Мищенко.
— Так чего же мы ждём?!
— Куда вы, молод… Да стойте же!..
Но я ничего не слушаю. Вскочив с кровати почти в чём мать родила, подштанники не в счёт, я шлёпаю босиком к двери. Мищенко, родной ты мой… Ну, наконец-то! Как же мне тебя не хватало!
Наплевав на угрожающие вопли Боткина за спиной, я распахиваю дверь и позабыв о субординации немедленно падаю в крепкие, пахнущие табаком, объятия. Павел Иванович, дорогой… Твёрдый ком подкатывает к горлу, мешая что-то сказать. Сказать о том, к примеру, что меня тут едва не убили, и я месяц провёл в коме… Что как же меня задолбало это всё, и вообще – почему так долго-то? Я неделю уже в сознании, так какого лешего не пришёл раньше?! А?!..
— Гм… Господин флигель-адъютант, подштанники – не лучшая форма одежды, прошу заметить! — шепчет мне в ухо знакомый голос. — Учитывая, что на нас смотрит дама.
В запальчивости я даже не замечаю стоящую рядом и старательно отворачивающуюся Елену Алексеевну… Кажется, улыбающуюся. Какой позор! Мищенко тоже сияет, словно тульский пряник. И пока я мчусь за одеждой, красный от стыда, как рак, громкий голос Мищенко обрывает недовольное ворчание Боткина:
