Николай знал цену Куренному. На его глазах рос парнишка. Вся жизнь председателя прошла здесь, в селе, не считая пяти лет, что по путевке колхоза учился в сельхозинституте. Сплетни о председателе обрывал, когда слышал, потому что человеком Куренной был неплохим, по-своему честным, хотя и с большими недостатками. А кто нынче в святых ходит? Укажи такого. Не сыщешь. К человеку надо в комплексе подходить, чтоб и доброе в нем видеть, и дурное воспринимать. А куда ж его, дурное, денешь?
Оно конечно, Куренной мог бы не раз одернуть Николая за прямые и часто обидные слова, в особенности на партсобраниях, где председателю, считай, только от Рокотова и приходилось критику слышать. Сядет Куренной сычом в президиуме, красный как рак, пот на лбу, и сидит молча. А в заключительном слове, как обычно, ввернет что-нибудь такое, вроде: «Ну, Николай Алексеевич у нас правдолюб известный, товарищи, так что давайте будем слушать, что он нам нынче скажет… Его ж ведь не исправишь…» Передавали Николаю, что на какой-то вечеринке Куренной сказал о нем:
— Я почему от Рокотова терплю? Да потому, что ни одна живая душа не может сказать, что он хоть соломинку с колхозного тока унес для личного хозяйства. И работает по совести. Нехай бы у меня с десяток таких в колхозе было, так мы б разве с семью миллионами долга сидели?
А по селу нет-нет да пойдет подлая балачка: чи дурной председатель? Да будет он Кольку Рокотова обижать, коли у того брательник в Москве в чинах каких.
Инженер виделся Николаю как подмога и опора Куренному. Не хватало у председателя то ли желания, то ли души для того, чтобы вникнуть во все. Вот ему бы гостей встречать да посиделки для них на природе устраивать. Хоть короля заморского примет или президента какого. В грязь не ударит. И на тот бережок речки свозит, и шашлыки устроит, и рыбалку. Гостей усаживал в машину аккуратненько, чтобы не повредились, будто нянька заботливая, а в багажник шофер укладывал трехлитровую банку липового медку, чтоб по вытрезвлении гость еще долго, покачивая головой и сокрушаясь своим непонятным ослаблением за столом, запивал приятную горечь чайком с лесновским сувениром.
Сучок сразу же, с житейским рассуждением, обозначил слабость надежд Николая на долговременность пребывания инженера в колхозе:
— Пустое… Жена у него учителка, а школу у нас прикрыли. Посидит-посидит, да и начнет мужа пилить: так, мол, и так, и для семьи убыток и для стажу. Не-ет, убегёть, это точно.
