Вскоре нашлась не такая статусная, но хорошая работа. Свекровь ездила от Союзинформкино по всем республикам Союза и читала лекции. Мы оставались теперь подолгу одни в нашей большой квартире и продолжали жить открытым домом, что становилось все тяжелее.
Спустя несколько лет отец, как всегда, пришел, снял в коридоре шинель и фуражку и, плотно закрыв за собой дверь, вдруг торжественно мне объявил:
– Я теперь знаю, почему уволили твою свекровь!
Я была не просто потрясена, я потеряла дар речи. Какое отношение мой отец мог иметь к подобной информации?
Ему очень понравилась моя реакция, наконец-то он снова сумел меня заинтересовать, как прежде, поэтому он заговорил медленно, пытаясь дольше держать интригу.
– Ты ведь знаешь дядю Валеру.
– Да.
– Муж моей старшей сестры.
– Ну да!! И что?!
– Терпение, – он описал рукой в воздухе дугу. – Он был всю жизнь замполитом на флоте. Это, между нами говоря, довольно-таки противная должность. Политрук. Потом он вышел на пенсию. Там отправляют на пенсию в 45 лет. Жить-то как-то надо?
Я уже задыхалась от нетерпения, мне казалось, что отец играет передо мной очередную комедию.
– Понимаешь, его взяли начальником отдела кадров Союза кинематографистов.
– Куда? В Союз кинематографистов? Флотского замполита?
– Ну, вот он звонит мне и говорит, что, мол, листаю личное дело твоей родственницы! Оказывается, ее сняли с работы за встречу в Париже с писателем Виктором Некрасовым. Все-таки у нее номенклатурная должность, а она такое себе позволяла. В ее деле есть полная расшифровка их разговоров.
Мне стало ужасно тоскливо. Я почувствовала тягостный морок моей семьи – людей абсолютно противоположных тому миру, в котором я теперь жила. …И снова из них, как и прежде, вербовались спецы, имевшие доступ к личным делам. А я-то пыталась все эти годы отплыть как можно дальше от всего этого, внутренне оторваться. Но бесполезно. Даже теперь они настигали меня вот такими чудовищными признаниями. И эту весть возбужденно донес до меня мой отец, даже не отдавая себе отчета, что в этих стенах такое вымолвить позорно. «Стукачи, стукачи», – проносилось у меня в голове.
Отец все прочитал на моем лице. Он растерялся, абсолютно не понимая, что ему делать. Я молчала. Он не знал, что говорить. Постояв немного, он выскочил в коридор, рванул на себя шинель, натянул на голову фуражку и крикнул мне уже с порога.
– Вот помру, и похоронят меня за казенный счет! И не будет тебе никаких забот! Потому что я не человек, а государственное имущество!
