«СТЕПКА УВОДИ СВОЮ КОМУНУ ИЗ ТАЙГИ ЕЖЕЛИ НЕ УВЕДЕШЬ ПОЛУЧИШЬ ТО ЖЕ ЧТО ПОЛУЧИЛ ТВОЙ ОТЕЦ», — без всяких знаков препинания было написано крупными печатными буквами.
Дашутка грамоты не знала, но женским своим сердцем чуяла что-то недоброе. Пока Степан читал, она внимательно смотрела на его лицо, и он, заметив этот пристальный взгляд, спросил как можно спокойнее:
— Кто принес записку?
— На крыльце нашла, — тихо ответила Дашутка. — Что там написано, Степа?
— Так… — махнул он рукой. — Пустяки.
Всю ночь не мог заснуть Степан. Ворочаясь, перебирал в памяти всех, кому мог стать поперек горла выход лисьенорцев на промысел в Шаманову тайгу. Больше всех думалось о Ваське Шамане. Но после смерти Степанова отца Шаман будто в воду канул, и уж более пяти лет его никто не видел. Вспомнилось странное поведение Колоколкина, его злой взгляд сквозь промороженное стекло, когда по селу проходил обоз с пушниной. Только под утро забылся Степан тревожным сном.
…Несчастье всегда приходит внезапно. Так случилось и на этот раз. Рано утром, когда охотники еще спали, на стан явился Темелькин, остававшийся в Лисьих Норах по своим делам. Разбудив осторожно Степана, он сел к потухшей печке и молчаливо стал ее разжигать.
— Ты что это, отец, на ночь глядя в тайгу пошел? — зевая спросил Степан.
— Плохой весть принес, — тихо ответил старый остяк.
— Что случилось?
— Дарью хоронить надо.
— Что?!
— Померла Дарья, совсем померла… — путаясь в словах, с трудом выговорил Темелькин, и по его щекам покатились слезы.
Ночь, когда случилось несчастье, была тихой и морозной. Выщербленный серп луны висел в звездном небе, тускло освещая спящее село. Утром, перед самыми петухами, вышел Гирманча Темелькин во двор и засмотрелся на небо. Холодило… Поежившись, совсем было собрался старик идти в избу, как неожиданно ударил в доме Степана глухой выстрел. Старик замер… Какой-то человек быстро перебежал на противоположную сторону улицы. Метнувшись в избушку, Темелькин сорвал со стены ружье. Выскочил на мороз, пальнул в воздух. Ахнуло над Лисьими Норами эхо, громко залаяли собаки.
Темелькин перезарядил ружье и заковылял к Степанову дому. Дверь была открыта. Старик прислушался: в доме навзрыд плакал ребенок.
— Дарья! — позвал старик. — Дочь!..
Ответа не было, только ребенок закричал еще громче. Нащупав в кармане полушубка спички, забыв об осторожности, Темелькин вошел в дом, засветил спичку и попятился — Дашутка лежала посреди комнаты навзничь. Левая половина ее груди была залита кровью. Держа мать за руку, сидел на полу Василек, плакал. Старик схватил внука на руки и выскочил на крыльцо — там уже собрались лисьенорцы.
