Поздно вечером Голубев, переговорив с добрым десятком сельчан, пришел в бригадную контору. В просторном коридоре с расставленными у стен стульями пожилая техничка мыла пол, а из кабинета бригадира сквозь неплотно прикрытую дверь слышалось редкое пощелкивание конторских счетов. Осторожно ступая по мокрым половицам, Голубев прошел в кабинет. Бригадир Гвоздарев, кивком головы указав на стул, подбил счетными костяшками итог и, повернувшись к Голубеву, сказал:
— Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить цыганам за прошедшую неделю.
— Такие деньги шутя не оставляют, — проговорил Голубев. — Витольд Михайлович, можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь из тех, кто работал с цыганами?
— Попробуем… — Бригадир посмотрел на приоткрытую дверь: — Матрена Марковна!..
В кабинет заглянула техничка:
— Чо такое, Михалыч?..
— Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в контору зовет.
— Прямо щас бежать?
— Прямо сейчас.
Когда техничка, кивнув головой, скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву:
— Половников — кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не бросает. По моему поручению он как бы шефствовал над цыганами.
— Что они хоть собою представляли, эти цыгане?
— Всего их десятка два, наверно, было. Мужчины в возрасте от тридцати до сорока. Один, правда, парень молодой, лет двадцати — двадцати двух. Красивый, на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят да два пацаненка кудрявых, как барашки. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года на три помладше. Ну, да вот Роза еще…
— Сам Козаченко как?..
— Мужик деловой. Слесарь первейший и порядок в таборе держит — будь здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет, но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает. Как ни крути ни верти, а в сельском хозяйстве невозможно наладить работу по производственному принципу, чтобы люди трудились от гудка до гудка…
Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, тяжело протопав по коридору, в кабинет вошел кряжистый мужчина, пенсионный возраст которого выдавали, пожалуй, лишь исполосованный морщинами лоб да густая проседь в медно-рыжих волосах. Взглянув на Голубева, одетого в милицейскую форму, мужчина смял в руках кожаный картуз и, невнятно буркнув: «Добрывечер», словно изваяние, застыл у порога.
