Впервые эта практика была поставлена под вопрос еще в 1531 г., когда Муниципалитет стал объектом нападок со стороны королевского прокурора в Шатле (в парижском городском суде). Королевский чиновник назвал Городское бюро "обжорами" ("mangeurs des gros morceaux"). Муниципалитет сумел добиться тогда кратковременного ареста своего обидчика[298]. Но в следующем столетии, особенно при Людовике XIV, муниципальные банкеты запрещались достаточно часто, как излишняя трата общественных средств.
Это означало, что единство городской общины более не мыслилось как сведение воедино отдельных договоров между корпорациями, теперь оно гарантировалось монархическим государством. Сама связь общего и локального подверглась пересмотру.
Корпоративный католицизм отнюдь не был тоскливо-серьезным, вера была столь же весела, сколь и благоговейна и порой проявлялась весьма буйно. Живые фольклорные действа, хотя, может быть, и не в столь ярких красках, как во фламандских городах, сопровождали многие парижские городские церемонии, чья институционализация еще должна стать объектом исследования.
Дракон из процессии Rogation (трехдневные моления о плодородии полей перед Вознесением) свидетельствовал о стойкости так называемых народных верований в Париже. Дракон также был связан с парижской общинной символикой[299]. Городские церемониалы тысячью нитей соединяли каждого жителя города с общим целым. Но при этом между отдельными жителями и между корпорациями различия сохранялись. Разногласия и противоречия пронизывали всю социальную ткань города, и городской церемониальный порядок был попыткой их заклинания, наподобие ритуала коллективного очищения. Процессия носила интегративный характер и своим центром имела общину, провозглашая ее целостность.
Но насколько сильной была приверженность парижан к этим формам коллективного благочестия, иначе говоря, какова была эффективность метафоры мистического тела корпорации? Рене Бенуа, кюре Сен-Эсташ, посвятил этому специальный трактат, где помимо прочего возмущался недобросовестным поведением участников процессий: "Большая часть духовенства не поет и не молится, но высматривает своих знакомых в толпе или же болтает о своих делах. Большая часть грандов находятся в своих домах, дабы лучше удовлетворить свое отнюдь не религиозное любопытство, разглядывая толпу. А если они и в процессии, то делают это без достойного благочестия"[300]. Все социальные группы, таким образом, подвергались критике. Но участие в процессии могло быть и вполне искренним и спонтанным. Характерными примерами подобных шествий были те, что Дени Рише назвал "дикими процессиями", с участием детей
