.
Однако очевидно, что средоточие этих жалоб королевскому наместнику — выпады гугенотов против католической евхаристии. "Они открыто выступают перед Дворцом [правосудия], да и повсюду во всех общественных местах с продажей клевет, позорищ, изображений и прочих нечестивых и презрительных представлений Святого Таинства Мессы". Более того, многие протестанты открыто хулили таинство, "осмеливаясь дерзостно называть Святое Причастие Jean le Blanc"[142]. Хотя этот пункт петиции магистратов выглядит наиболее теологическим, он также имел немалое социальное значение. Называть гостию Jean le Blanc по белому цвету используемой для причастия облатки значило открыто оскорбить таинство. Подобно издевкам лионских протестантов над "богом из теста", которые ярко описала Натали Дэвис, этот эпитет бил прямо в сердце католической доктрины пресуществления; слово le blanc относилось не только к цвету, но и к бесполезности гостии. То было и посягательством на веру католиков в единство тела общественного, тела политического и тела Христова, воплощенное в евхаристии.
Магистраты уведомили наместника, что уже схватили гугенотов, осквернивших Святое Таинство прозванием Jean le Blanc, и увещали его "взять на себя и поддержать [исполнение] королевской воли, дабы свершилось примерное наказание и столь дерзкие и изменнические речи были уничтожены и подавлены"[143]. Итак, хотя конфессиональные споры определяли как поведение гугенотов, так и ответ католических магистратов, и то и другое имело социальное значение. Попытки дижонских протестантов пересмотреть границу священного и кощунственного в 1562 г. были восприняты католиками как угроза не только теологии, но и общественно-политическому строю.
Еще более ярко социальный смысл реформации в Бургундии высвечивают источники другого рода: многочисленные свидетельства отречения, которые должны были подписать гугеноты, решившие оставить протестантизм и воссоединиться с католической церковью. Они содержат во многом схожие формулы и отражают позицию городских магистратов, которые, похоже, больше занимались этими сертификатами, чем интересовались искренностью раскаяния подписавших их гугенотов. Тем не менее они говорят о многом.
С одной стороны, эти свидетельства почти ничего не сообщают нам о религиозном обращении или отречении, поскольку любой протестант мог освободить себя или свое имущество из-под ареста, лишь подписав одно из них. Это определялось волей местных магистратов — мэра и эшевенов Дижона, а не какими-либо мирными указами периода гражданских войн (и даже прямо противоречило отдельным из них). Более того, хронология отречений ясно подтверждает, что большая их часть следовала сразу же за арестом гугенотов. Из уцелевших сертификатов отречения (в общей сложности касающихся 287 человек)
