В этот момент, когда гибель карфагенских войск казалась неминуемой, обнаружилось, что Матос допустил серьезную ошибку, приняв помощь нумидийской аристократии, вовсе не заинтересованной в поражении Карфагена. Один из нумидийских аристократов, Наравас, перешел на сторону Гамилькара и привел в его лагерь отряд численностью около 2 000 человек. Ожидания Нараваса оправдались с избытком: карфагенский военачальник обещал выдать за него замуж свою дочь. Измена позволила Гамилькару победить и на этот раз. Автарит и Спендий бежали, около 10 000 их воинов погибли, и почти 4 000 попали в плен.
Вопреки ожиданиям Гамилькар отнесся к военнопленным в высшей степени миролюбиво. Вместо казней и расправ он позволил желавшим снова поступить на карфагенскую службу, а остальных отпустил кто куда пожелает. Чтобы парализовать воздействие этой политики Гамилькара, Матос, Спендий и Автарит организовали мучительную казнь Гисгона и его коллег, находившихся в руках повстанцев, и вопреки обычаям своего времени отказались выдать их тела для погребения. Более того, посланникам карфагенских властей они объявили, что в дальнейшем все пунийцы, которые попадут в плен к повстанцам, будут преданы смерти. Связав, таким образом, мятежников круговой порукой, Матос, Спендий и Автарит рассчитывали заставить своих воинов добиваться победы во что бы то ни стало, отказавшись от всяких надежд на примирение с карфагенянами.
Поставленные перед угрозой войны на уничтожение, Гамилькар и Ганнон по требованию совета объединили свои армии, «забыв» до лучших времен о взаимной вражде. Однако пунийские военачальники не смогли договориться между собой. Их постоянные конфликты парализовали армию В конце концов карфагенское правительство было вынуждено предложить одному из них по выбору солдат покинуть войска. Предпочтение было оказано Гамилькару; Ганнон удалился от дел. Этим актом независимо от того, насколько он был целесообразен, правительство создало опасный для себя прецедент: мы увидим далее, что армия накануне новой войны с Римом провозглашала своих командиров, заставляя позже законные органы власти санкционировать свои решения. Вероятно, именно теперь Гамилькар почувствовал себя не столько карфагенским магистратом, сколько солдатским вождем. Именно теперь он научился рассчитывать исключительно (или почти исключительно) на своих воинов, хотя и не отказывался от поддержки демократических кругов.
Как бы то ни было, Гамилькар остался один. На жестокость он решил ответить жестокостью, убивая пленных и бросая их на растерзание диким зверям.
