Лидка, старшая Полина дочь, моя любимая бабушка, была уже вполне взрослой, романтически-ветреной девушкой, служившей в кордебалете Московского театра оперетты. Дома она бывала очень редко, в основном ездила с театром по гастролям, жизнь вела молодую, беспечную, звонкую. Замуж категорически не хотела, не нагулявшись, хотя романились, звали, предлагали и очень ею интересовались. Обладала она уникальной природной манкостью, с которой только можно родиться, но и то такое в природе случается не часто. Она была вроде как вытяжкой из всего исконно женского. Женщины ведь делятся на две категории: те, у которых всё есть, но чего-то не хватает, и другие – у которых ничего особо и нет, но что-то такое очень даже и есть… Лидка была яркой представительницей второй категории женщин. Хотя любили не только ее, но и она влюбчивой была, чего скрывать. Она умела окружить мужчину заботой так, что хотелось заботы этой еще и еще, звала гостя в дом, усаживала на лучшее место, кормила только что приготовленным, вкусным и проверенным; грела – когда чайком, когда водочкой, если, например, холодно, давала совет, если в нем нуждались, мягко и ненавязчиво – короче, окружала теплом и заботой. Изредка прикасалась, невзначай, вроде случайно, но касания эти вызывали бурную внутреннюю мужскую реакцию, их отмечали, на них реагировали и откликались. В общем, как-то само собой получалось, что через час-другой без Лидки мужику было уже совсем никак. Она не лезла в душу, абсолютно нет. Да и говорила мало, всё больше молчала, слушала. И смотрела удивительными зелеными, в янтарную крапинку ведьминскими глазами. Гость раскрывался сам, понимая, что если уж что-то кому-то и рассказывать, то только ей, Лидке.
Все московские ухажеры были какие-то несерьезные, планов семейных Лидка ни с кем строить не хотела, так, брала на погулять. Две юношеские любви остались там, в Саратове, Шура Степанов и Боря Киреевский, оба красоты неземной, что, в общем-то, было Лидке важно. Она была натурой творческой и любила смотреть на красивое. Помимо красоты оба юноши были талантливы: Шурка прекрасно танцевал, а Борис писал для городских газет, прилично владел словом и увлекался журналистикой.
Шурка все-таки стал первым Лидкиным мужчиной. История была вполне обычная для всех, но сказочная и удивительная для самой Лидки. Они учились тогда еще в балетной студии в Саратове. Ребят полным-полно, да и в девочках недостатка не было. Шурка, высокий, большеглазый, статный, вечный принц, выходил в учебных спектаклях на сцену в белых лосинах и колете, чуть прикрывающем грех, и Лидка вся замирала. Собственно, замирала не только она, но и все другие девочки, особенно Женька Кобрина, которая внимательно следила не за Шуркой, а за остальными, чтобы на ее добро рот-то не разевали! Шурка был ее собственностью. Недобрая девка эта Женька была, надменная, заносчивая. При этом хороша собой, но какой-то усредненной красой, безо всякого изюма – блондиниста, осаниста, длиннонога. Их отношениям было уже больше года, и Женька никому бы не позволила увести у нее самого распрекрасного в Саратове принца. С ним было очень красиво прогуливаться по набережной. Бывало, они молча гуляли по берегу нога в ногу, как в танце, по-балетному выворачивая носок, и казалось, сейчас начнут какое-нибудь волшебное па-де-де. Прохожие оборачивались, Женьке это нравилось, Шурке было наплевать. Он подустал от их отношений, от криков и ревности, но прямо сказать ей об этом не мог. Думал, что как-то рассосется само. Но Женька и не думала рассасываться. Просто принц был очень лакомым кусочком. Даже не кусочком – целым кусищем! И походили они друг на друга – Шурка с Женькой, – как куски одного торта, какого-нибудь там «Наполеона», с белым кремом слоями и светлой присыпкой. Их и принимали часто за брата с сестрой, чего Женьку сначала безумно раздражало, но после она смирилась и подшучивала над Шуркой, смачно целуя его прилюдно «по-сестрински» в губы.
