— Мамочка!.. Мама! — закричала девочка.
Надя поднесла ребенка к самому лицу матери. Зрачки женщины постепенно прояснились, и страдальческие глаза на несколько секунд остановились на красном личике.
— Мальчик… — сказала Надя. — Мальчик!
Но женщина уже ничего не слышала, хотя глаза ее все еще чего-то искали.
«Она вся в ребенке. Ищет его», — подумала Надя.
Некоторое время все молчали.
— Нюрка, идем в лес, к партизанам. Нам боле некуда. Все порушено, — хрипло проговорил наконец старик.
— Нет! Нет! Я не хочу без мамочки… Нет! — И девочка бросилась на холодеющую грудь матери.
Подпольщики ушли, а несчастные все еще метались в дыму, спасая из огня остатки своего имущества. Недалеко от деревушки под обгорелой кроной дуба сидел исхудалый мальчонка лет четырех и слабеньким дискантом пел, держа на темной ладошке маленького жучка:
Божья коровка,
Улети на небо,
Принеси мне хлеба.
Надя подошла к мальчику. Он глянул на нее зверушечьими, глубоко запавшими глазами, стянул губы в злую ниточку. А когда предложила ему кусочек сахара, вскочил и побежал в лес.
Скоро впереди показалась светлая полоска Рославльского шоссе. Только теперь Жариков заметил на грубых ботинках Нади капли засохшей крови. «Материнская кровь», — подумал он, невольно сжимая пальцы в кулак.
Снежным январским утром Жариков пришел к мастеру и угостил его сигаретами. Немец курил очень редко — раз-два в неделю — и своих сигарет не имел. Он еще летом все рассказал о себе, и Жариков узнал, что румянец у него чахоточный.
Только они закурили, и Альфред хотел сказать что-то, как рванул сильный взрыв, от которого дрогнули эшелоны и рельсы на станции. Иван едва удержался от радости. Он все же схватил немца за плечи и, прижавшись к нему, разыграл сцену страха:
— Скорей! Прячемся! Партизаны!
— Партизанен… Партизанен… — в тон ему кричал немец, убегая в сторожку.
А на месте взрыва вспыхивали огни. Поблизости гремели другие взрывы, беспорядочно стучали пулеметы.
Прошло несколько минут, утреннюю серость пронзили зловещие прожектора бронепоезда. Он прошел со стороны Брянска без остановки, и через несколько минут уже громыхал залп из пушек, басили тяжелые пулеметы. Бронепоезд обстреливал подходы к месту взрыва эшелона.
— Майн гот, майн гот! — хватался за голову мастер. — Много работы, много работы.
— Гут! — не удержался Жариков, улыбаясь всем своим круглым лицом.
— Почему «гут»? — строго спросил мастер.
— Я говорю работать, работать. Надо работать, — поправился Жариков. — Хорошо работать…
