Теодицея – это всегда опыт, всегда вглядывание в уже совершенное тобой. Теодицею мы можем увидеть уже в библейской Книге Иова, хотя в ней Бог выступает как грозный судья, судья и собственных дел, и людей, и судеб. Философская теодицея исходит обычно из того, что Бог поддерживает порядок мира не только как судья. Бог философов – абсолютное начало; и теодицея исследует саму возможность такого начала как несомненного для человеческой воли, которая должна искать себе основание в абсолютном императиве, парадоксальном для разума.
Первым опытом теодицеи в истории философии можно считать диалог античного ритора Лукиана из Самосаты «Зевс обличаемый». Киниск (обобщенный образ философа-ироника, «песик», с отсылкой к философской школе киников) ловит Зевса на слове: Зевс, как блюститель мирового порядка, вынужден согласиться, что мировой порядок фатален, потому что иначе, без Мойр, он не будет выглядеть завершенным. Но фатализм, как лукаво показывает Киниск, приводит к падению общественной нравственности и сумятице среди богов: если все поступают по роковой необходимости, то нет смысла в наградах и наказаниях, и Зевсу только и остается признать свою немощь, невозможность не только действовать справедливо, но и являть знаки справедливости. В этой теодицее верховный бог пантеона проиграл судебный процесс над собой, но в других теодицеях Бог выигрывает.
В христианском богословии проблема зла решалась обычно указанием на зло как влечение к небытию, которому противостоят благодатные, благословленные Богом силы бытия. Некоторые христианские мистики, как мнимый Дионисий Ареопагит, просто отказывали злу в онтологическом статусе, считая его небытием добра, отсутствием добра, тенью, временным умственным помрачением. Другие богословы, более верные библейскому слову, признавали способность зла вредить, видя в этом нехватку бытия, неумение удержаться в его полноте. Бытие для средневековой мысли есть благо, и поэтому неумение быть в бытии и есть зло.
Но такой подход сразу ставит вопрос: а откуда берется это неумение, отвычка от благобытия? Если в средневековой мысли достаточно было указать на грехопадение как на безответственное решение Адама, то позднейшая мысль ставит неизбежный вопрос: с чего начинается решение воли? Как наш разум вообще приходит к тому, чтобы что-то решать? Одной ссылки на достоинство человека, состоящее в том числе в возможности свободного выбора, включая выбор зла, недостаточно; потому что достоинство – это уже совершенный выбор, выбор держаться с достоинством, выбор, придающий качество любому другому нравственному выбору, а не предварительное условие выбора, который как-то сам собой переходит от бескачественности разочарования или соблазна к качеству всеобщей известности.
