— Чтобы осчастливить себя и человечество.
— А тебя?
— А разве я уже исключен из списка этого нелепого содружества?
— Чем же нелепо это содружество?
— Сочетанием гениальности в науке и технике, дитя мое, с тупостью в организации своих людских отношений. Человек — единственная известная нам комбинация материи, осознающая себя, могущество своего разума. В то же время эта комбинация — единственная среди всего живого, которая с таким великолепным упрямством стремится к самоуничтожению.
— Она бездарная, твоя комбинация, если за столько тысячелетий все никак не может уничтожить себя. Это же ведь так просто…
— Нет, дитя мое, очень не просто. Кровь комбинации достаточно насыщена любовью…
— Петька, а ты меня любишь?
— …Любовью к самому себе и окружающему миру. И еще одно — медицина…
— При чем тут медицина! Ты меня любишь?
— …А хирургия в особенности… Человек, спасенный врачом от смерти, становится добрее к жизни вообще и к ближнему в частности…
— И все ты врешь! Солдаты на войне после тяжелых ранений не перестают воевать, не становятся добрее!
— Становятся!
— Не становятся!
Нас догнала подвода.
— Смотрите, вот и наше село, — сказала Оля, — Ключевое… Пониже собора, на косогорчике, есть ключи. Звонкие такие, чистые… Монахи объявили их святыми. А после революции взяли и засыпали. Ключики-то. Засыпали, а они опять пробились… И вода вкусная-развкусная! Зачем засыпать? Пробиваются опять, а старухи говорят: мол, святые, не засыплешь… Зачем засыпать? Вода вкусная, мягкая…
Я слушал певучую, схожую с журчанием ключей Олину речь и любовался селом.
Честно говоря, наши деревни только в последние годы стали прихорашиваться садами, новыми избами, а то ведь много лет стояли сиротливые, под выщипанными соломенными крышами, с пнями вместо садов. А вот Ключевое каким-то чудом сохранило свои знаменитые на всю Россию сады, и сейчас железные и черепичные крыши тонули перевернутыми ладьями в их бушующей кипени.
Я радовался, и радость моя была бы полной, если бы…
Посередине села, на высокой горе, за монастырскими стенами возвышался собор. Огромный, с ржавыми куполами, с облупленной штукатуркой, он был мрачен…
— Ой, Петька, смотри, какая смешная церковь! С ампутированными крестами. И купола — как культи…
— Это не церковь, — грустно сказала Оля, — это собор. Ему триста лет. Сейчас там консервный завод.
Из нелепых железных труб, торчавших рядом с куполами, валил черный дым.
Мне, как и Оле, стало грустно. Очень грустно.
