Весна в этом году наступила рано. В маленьком садике Карбеча, расположенном под окнами его отдельной сакли, зацвело абрикосовое дерево — «дерево Нафисет». Оно называлось так оттого, что Карбеч посадил это дерево, когда еще Нафисет была девочкой.
— Вот твое дерево, доченька! Пусть расцветет оно, как твое счастье! — сказал он после посадки дерева.
С той поры весна приобрела в глазах Нафисет особое значение, и она каждую весну с радостным волнением ожидала то время, когда «ее» дерево покрывалось оранжево-лиловым пламенем цветенья…
Теперь как раз настало радостное время цветения, и Нафисет проводила в дедушкином саду целые дни. Все зазеленело в саду, все пошло в рост, и даже нелюдимое, старое алычевое дерево, под которым Карбеч любил коротать жаркие летние дни, — даже оно украсилось бледноватыми, нежно пахнущими цветами.
Весна набирала силу с каждым днем, с каждым часом. Двор Устаноковых наполнился писком раннего выводка индюшат. Воробьи воинственно заскакали на навозных кучах. У старой Хымсад с наступлением весны прибавилось немало забот. Чего стоили, например, одни индюшата со своим бесконечно жалобным писком!
Однажды утром Хымсад выглянула из-за двери большой сакли, обозрела двор и, убедившись, что Карбеча (с которым ей нельзя было встречаться) поблизости нет, вышла к своим птенцам. Индюшата паслись у конюшни, старая индюшка стояла в сторонке и, скосив глаз, тревожно посматривала в небо.
Хымсад, приставив ладонь козырьком, тоже глянула на небо. В лазурной вышине тихо плыло белоснежное облако и под ним, распластав крылья, плавно парил коршун.
— У, старый гяур! — пробурчала Хымсад и торопливо пошла к индюшатам, которые с радостным писком устремились ей навстречу. Индюшка последовала за ними, но, дойдя до промежутка между домиком Карбеча и конюшней, она остановилась и трусливо, боком отступая, зачастила: кырт, кырт, кырт!
В этот момент послышался треск сухих хворостин и какое-то пыхтенье. Хымсад из-за угла осторожно взглянула туда и замерла: у плетня на воткнутом в землю костыле Карбеча чернела его папаха, а сам Карбеч, ухватившись за верхушки кольев плетня, беспомощно подпрыгивал на месте. Жиденький одуванчик седых волос развевался над его медно-лоснящейся лысиной. Похоже было на то, что старик хотел перелезть через плетень, но высохшие руки и ноги отказывались ему служить.
— Бедный, бедный старик! — прошептала Хымсад и, забыв про своих птенцов, зашагала к большой сакле. Став за полуприкрытую дверь, она проводила грустными глазами сутулую фигурку Карбеча, который решил, видно, отказаться от безнадежных попыток и, взяв костыль и папаху, направился к своему домику.
