По-бычьи вдавив голову в крутую шею, Мхамет сидел сейчас, наваливаясь грудью на стол и задумчиво глядя из-под густых бровей на позолоченный солнцем четырехугольник на полу, на котором в сладком оцепенении грелись осенние мухи.
— Эх… чем я заслужил такую жестокость своих родителей, что они не поучили меня хоть немного! — продолжал он. — Да не прогневается аллах, но покойный родитель заботился только о том, чтобы оставить мне какое-нибудь имущество… А что такое имущество? Утренняя роса: не успеешь оглянуться, и она испарилась. Главное в жизни — это знание. Валлахи, врет, кто говорит, что новая власть не умна. Она знает пользу людей, раз хочет учить всех.
Мхамет откинулся на спинку скрипнувшего стула и, прислонившись затылком к оконному косяку, негромко, грустно затянул старинную песню о «Мхамет-гуаза». Биболэт встрепенулся: он очень любил эту задумчивую мелодию, полную мужественной печали, но Мхамет пропел только два куплета и умолк. Глаза его, с поволокой печали и обиды, были устремлены куда-то в угол потолка.
— Да-а, Биболэт, вот так пройдет наша жизнь! — сказал вдруг Мхамет.
— И откуда у тебя такая безнадежность? Сейчас за учение берутся люди постарше тебя. Правда, друг, поедем со мной! Я берусь устроить тебя, — с внезапной горячностью отозвался: Биболэт.
— Нет, поздно. Мне уже тридцать… А потом, что скажут люди? Ведь у меня на руках семья — мать, сестры.
На солнечный четырехугольник, лежавший на полу у двери, надвинулась тень человека. Пестрая чалма Хаджи, как подсолнух, зацвела в дверях. Биболэт и Мхамет поднялись навстречу старику и отошли от стола.
— А-а, Мхамет!.. Наконец-то ты опять нашел тропинку в нашу кунацкую! — насмешливо проговорил Хаджи и, пройдя вперед, сел за стол, потер морщинистое лицо и сокрушение вздохнул: «Ля-илляха илляллах Мухамедун расулуллах».
— Садитесь! — пригласил он и обернулся к Мхамету:
— Как можешь ты, такой богобоязненный человек, сидеть с заядлым коммунистом… Биболэт, как Эблис[20], он незаметно обратит тебя в свою веру. Да, да, если у других коммунистов только по одному рогу, то у него скоро вырастут два…
— Не один, а десять рогов готов я отрастить на своей макушке, только бы знать то, что знает Биболэт, — в том же шутливом тоне ответил Мхамет.
Биболэт улыбнулся. Такие отношения установились между ними: Хаджи, побаиваясь его, прикрывал свою враждебность шутками и, при случае, царапал его как бы мгновенными выбросами хищных когтей.
Разговор погас. Мхамет и Биболэт, согнанные с мест у стола, сидели теперь прямо против двери. Ярко освещенное подворье дышало в сумрачную кунацкую баюкающим теплом солнцегрева.
