Ф р у н з е (командует). Смирно! Кругом! Кругом! Кругом! Закройте глаза! Руки вперед! Быстро!
Выполнив команды, Аркадий едва удержался на ногах, зашатался, ухватился за спинку стула. Звонит телефон.
(Берет трубку.) Да. Сейчас выхожу. (Кладет трубку, Голикову.) Вы не можете командовать людьми. (Надевает фуражку, давая понять, что разговор окончен.)
А р к а д и й (с отчаянием). Я не могу жить без армии!
Ф р у н з е (остановился, посмотрел на него внимательно). Сколько вам лет?
А р к а д и й. Девятнадцать.
Ф р у н з е. Когда вы успели получить полк?
А р к а д и й. В двадцатом, товарищ Фрунзе.
Ф р у н з е. В двадцатом вам было всего…
А р к а д и й. Шестнадцать, товарищ Фрунзе.
Ф р у н з е. Такое возможно только во время революции. В каком году вы вступили в Красную Армию?
А р к а д и й. В восемнадцатом, товарищ Фрунзе. Мне было четырнадцать, но я был крепким, рослым…
Ф р у н з е. И соврали, что вам шестнадцать?
А р к а д и й. Так точно.
Ф р у н з е. У вас никогда не возникало желание отстегнуть саблю, сдать маузер и пойти с ребятишками в лапту играть?
А р к а д и й. Так точно. Командовал не как Чапаев. Оступался, своевольничал, жестоко меня за это одергивали. Но все это пошло мне только на пользу.
Ф р у н з е. Того, кто зачислил вас в армию, не спросив документов, следовало бы отдать под суд.
А р к а д и й. Нельзя его отдать под суд, товарищ Фрунзе. Командир особого отряда товарищ Ефимов спит вечным сном в братской могиле, и шумят над ним прибрежные ветлы украинской речки Ирпень.
Звонит телефон.
Ф р у н з е (берет трубку). Фрунзе. Немного задержусь. Пусть начинают без меня. (Положил трубку, снял фуражку, сел.) Расскажите о себе подробнее.
А р к а д и й. Родился в городе Львове, рос в городе Арзамасе. В восемнадцатом подал заявление в партию большевиков. По молодости лет приняли условно, «вплоть до завершенности партийного воспитания». Кроме порыва, не было в ту пору во мне ничего твердого, определенного. Сбежал из дома, уехал с отрядом товарища Ефимова воевать за светлое царство социализма. Был его адъютантом, потом слушателем шестых Киевских командных курсов. А там петлюровщина… Двадцать девятого августа тысяча девятьсот девятнадцатого года под Киевом, возле станции Боярка, был убит мой лучший друг, командир шестой роты второго полка курсантов Яшка Оксюз. Не забыть мне то утро — дымное, тревожное… (Он почти забыл о присутствии Фрунзе, захваченный яркими видениями прошлого.) Он лежал меж истоптанных огуречных и морковных грядок. Уже розовая пена дымилась на его губах, и говорил он что-то уж совсем непонятное. Бормотал, шептал, мотал головой, хмурил брови. Но я знал и понимал, что торопится он сказать, чтоб били мы белых и сегодня, и завтра, и до самой смерти, что Петлюра убежит с Днепра, что Колчака уже прогнали за Волгу, что письмо к жене-девчонке у него лежит
