Настроение у Ларисы было подавленное.
Комиссия Госстроя, проверявшая их институт, отметила в своем заключении, что металл применен в покрытии необоснованно.
С кухни донеслось шипение, закипела картошка.
Завьялов медленно повесил трубку, вышел из будки, глубоко вздохнул и тут же удивленно замер: что-то случилось у него в душе. И будто иначе застучало сердце оттого, что где-то в глубине трепыхнулось какое-то глупое детское счастье, а к горлу подступило теплое и щемящее предчувствие весны в феврале. «Боже, боже мой, да ведь ты, Завьялов, всего лишь биологическая частичка вот этой всей природы, но живешь ты будто в какой-то мгле, только потому, что веки твои всегда опущены и весь ты в себе, как в узкой глухой норе. Да распахни же душу, Завьялов! Раскрой глаза свои, ну! Это же просто!» Последние фразы он произнес совсем дурашливо, тем самым как бы возвращая себе неповторимость и единственность.
И он так изумленно рассматривал эту площадь, словно впервые обнаружил, сколько здесь огней, машин, людей… «Да кто же они, эти все люди? кто? Они же, смотри, вот, совсем рядом, и точно так же, как и ты, они, бывает, заняты собой, а потом вдруг мыслят обо всем человечестве и чем-то живут главным и снова хохочут, страдают — живут они, понимаешь, Завьялов, живут! Подожди… что-то уж и в самом деле слишком все просто… Неужели же все счастье человечества только-то в том, чтобы… Ну да! Вот просто идти и быть самим собой, не пыжиться, не изображать… — жить! Понимаешь?..» Теперь Завьялов наверняка и сам бы затруднился определить, иронически он говорит или всерьез.
И тут Завьялова так сильно потянуло к Ларисе, что ноги сами понесли его к дому, к надежности и к уюту, и он уже представлял, как войдет, как скажет. Стоп! Все к черту! Никаких предположений, никаких умопостроений! Жить! Понимаешь? Просто жить! Ах, как же хорошо это — просто жить, как живут все эти простые и железные люди!
— Та-там-та-та! — восторженно и торжественно, в полный голос, запел Завьялов увертюру к «Тангейзеру». и был он столь вдохновенен, что дай ему сейчас оркестр и волшебную палочку — он бы заново открыл Вагнера всему миру, яростно утверждая, что надо просто жить и быть самим собой, поскольку всякая заумь и сладкая жалость о чем-то навсегда утраченном… А может быть, и не открыл бы… Разве можно в этом мире что-то утверждать наверняка?..
Увертюра к «Тангейзеру» была неожиданно прервана возле пивного автомата, потому что прямо на Завьялова откуда-то выкатились два странных субъекта. Один из них был в грязном ватнике, а второй — в оранжевом клетчатом полупальто, испачканном мелом.
