Наконец отряд вышел к Мургабу. Там они вдоволь напоили коней, запаслись водой и, отъехав от реки на версты две-три, двинулись строго на север, вдоль русла, заросшего степным бурьяном. Вскоре низкорослые кустарники сменились высокими розоватыми и тонкоствольными гребенщиками с пышными пепельными метелками, буйно разросшимися в устье реки.
Эшши-хан часто приподнимался на стременах, ощупывая рысьими, как у отца, глазами каждый кустик, каждый бархан. До боли в ушах вслушивался в звенящую тишину пустыни, пока не услышал блеянье овец, позвякиванье колокольцев. Отряд вышел к отаре, охраняемой всадниками ташаузского бая Халта-шиха, обещавшего Джунаид-хану помощь и поддержку не только людьми, но и овцами. Сюда же, к колодцу Хайынгу, прислал сорок верблюдов с вьюками другой единомышленник бывшего хивинского владыки — Балта Батыр, главарь басмаческого отряда, орудовавшего на севере Каракумов.
Отдохнув здесь и пополнив свой отряд еще двадцатью всадниками, Эшши-хан направился в район Центральных Каракумов, к колодцу Ербент, на подступах к которому его дожидались почти три сотни нукеров, бывших байских сынков, торговцев и раскулаченных Советами. Всех их сюда прислал хромоногий конгурский Атда-бай.
Басмачи решили овладеть поселком Ербент. Здесь, в двухстах с лишним километрах от Ашхабада, пересекаются караванные дороги из Хивы и Ташауза, Мерва, Теджена, Ашхабада. Его двенадцать колодцев с пресной водой, такой редкостью в знойных песках, связывают не только северные и южные оазисы Каракумов, но и многочисленные туркменские кочевья. Отсюда прямая дорога на Серный завод, на многие колодцы, где затаились единомышленники с оружием, боеприпасами, с отарами. К тому же Эшши-хан знал, что большевики завезли в поселок много риса, пшеницы, хлопкового масла, соли, чая, мануфактуры. Если завладеть таким богатством, то львиную долю можно продать баям за чистое золото, остатками же замазать глаза жадных и алчных юзбашей и влиятельных всадников.
Но Эшши-хану — это самое главное — нужна была победа, пускай небольшая, но победа. Тщеславный, он грезил ею, так как думал и надеялся в отличие от отца, что от первой победы зависела судьба басмаческого движения, будущее самого Эшши-хана: быть или не быть ему во главе воинов ислама, пойдут или не пойдут они за ним против большевиков, пришлют ли ему на помощь отряды заморских солдат. Эшши-хан уже видел себя во главе отряда врывающимся в Ербент на своем быстроногом иноходце, с развевающимся над головой зеленым знаменем пророка. Чернь, падая ниц, целует его сапоги, следы его коня, выказывая свою преданность и раболепие, как это было, когда Джунаид-хан овладел Хивой. Слава отца не давала покоя честолюбию сына.
