Каждый год, когда я приезжаю, мы сидим с ней в её комнате и просматриваем старые фотографии, тщательно рассортированные в двух огромных фотоальбомах. На фоне всех тех испытаний, которые выпали на её долю, эти альбомы с глянцевыми обложками, украшенными изображением пляжных сцен, кажутся неуместно яркими. Люба с удовольствием делится подробностями своего прошлого, которые раз от раза только множатся. «Что ещё тебе рассказать?» — спрашивает она, воспринимая меня как своего личного биографа, единственного хроникера её «блестящей» жизни, в которой Никита Сергеевич и Нина Петровна, Леонид и моя мама играли роль кордебалета, лишь усиливающего впечатление от её великолепной сольной партии.
При этом попытка воссоздать историю Любиной жизни выглядит нелегким делом. Не потому что информация недоступна, как в случае с Леонидом: его жизнь была короткой, поведение небезупречным, и его родители старались, как могли, избежать огласки его приключений. В Любином случае информация даже слишком доступна. Родившаяся раньше СССР и пережившая его на пару десятилетий, она до сих пор полна жизненной энергии и оптимизма. Она словно бы заморозилась, застыла во времени в образе примерного коммуниста 1930-х годов. Её жизнерадостный характер — как воплощение старых советских плакатов, пропагандирующих фальшивый энтузиазм того же рода, что и знаменитое сталинское «Жить стало лучше, жить стало веселее»[78].
Большинство Любиных рассказов представляют её в двух равновесных ипостасях: святой девы Марии, с одной стороны, и покорительницы мужских сердец, своего рода Марии Магдалины, с другой[79]. Другие аспекты её жизни тонут в разночтениях и непоследовательности, хотя в последние годы она и постаралась «причесать» своё жизнеописание, убрав из него «лишние» детали. В детстве я знала, что у Любы был один брак до Леонида и один после. Теперь же она утверждает, что Леонид был её единственным мужем, и пишет об этом в газеты в ответ на их публикации о сыне Хрущёва[80]. Если кто-то начинает говорить о других женщинах Леонида, она неизменно возражает, что была единственной женщиной, которую он любил: «У него была только одна официальная жена — я, единственная, кого приняла его семья».
Однако несколько лет назад я узнала, что это не так. У меня в Нью-Йорке было два часа ночи, когда позвонил телефон. Как у большинства людей сегодня, мой мобильный лежит рядом с подушкой. Увидев, что звонит мама, я разволновалась: что-то случилось в Москве? Или она просто забыла о разнице во времени? Я взяла трубку:
