Я также помню, что даже простая прогулка могла обернуться государственным делом. Однажды в конце лета 1970 года мы с двоюродным братом Никитой и дедушкой гуляли в окрестностях Петрова-Дальнего. Дед настоял, чтобы мы прогулялись подальше, проверить состояние большого пшеничного поля. «Самое время собирать урожай, она совсем перезрела», — сказал он, и мы принялись искать кого-нибудь, чтобы спросить, почему не собирают пшеницу. Когда мы, наконец, нашли одного колхозника, то он в ответ на требование Хрущёва, объяснившего, что, мол, радеет о народном хлебе, рассмеялся: «Ты нам больше не начальник. Иди к черту со своими указами!»
Вскоре к нам подоспели охранники из Петрова-Дальнего, чтобы вернуть своего «узника» и его внуков на вверенную им территорию. С кагэбэшниками позади, мы возвращались на дачу в полном молчании. Дед то и дело снимал свою новую шляпу — недавний подарок, он любил, когда ему дарили шляпы — и вытирал пот с бровей. Был прохладный августовский день, и я не могла понять, отчего ему так жарко. Оглядываясь назад, я думаю, что он тогда должен был почувствовать себя уязвленным. Он, столько лет посвятивший служению СССР, не мог не ощутить острую обиду, может быть, даже более острую, чем от своей принудительной отставки. Однако его преданность советскому государству была непоколебимой. Когда мы сели ужинать, он только и говорил о том, что нужно будет утром позвонить председателю колхоза и напомнить, что эта пшеница не его собственность.
Не знаю, позвонил он тогда или нет, но я до сих пор неуютно себя чувствую в окружении деревьев и зелени. Я тут же вспоминаю те неприятные эмоции и начинаю паниковать. Я даже дыни не люблю: они были навалены горой на веранде, и их сладкий, резкий аромат всегда будет ассоциироваться у меня с чувством обреченности и смертной тоски.
Однако дед никогда не поддавался унынию. Временами он проявлял склонность к шалости, к восхитительной непосредственности. Даже если взрослые решительно пресекали баловство на даче и заставляли нас вести себя как образцовые советские дети, дед всегда позволял нам подурачиться.
Помню, как однажды мы с младшей сестрой Ксенией спрятались в библиотеке, чтобы избежать работы в саду. Дед считал, что даже самым маленьким детям необходимо «трудовое воспитание», поэтому мы регулярно должны были собирать клубнику или помидоры. Но это было грязное и утомительное занятие, и мне вовсе не хотелось так проводить выходной день. Зато библиотека с её монументальным письменным столом и книжными полками во всю стену казалась мне, пяти-шестилетней, величественным, почти священным местом. Полки были заставлены книгами всех цветов и размеров, а также сувенирами кремлёвской эпохи: памятными подарками от глав государств и организаций, с которыми дед имел дело. Тут же стояла кушетка, обитая желтокрасной парчой, под которой явственно чувствовались пружины.
