— Считаю, что я должен знать всю подноготную своих подчиненных.
— Я тоже так считаю и тоже изучаю людей. Но — методы, методы… — Мещеряков покашлял вниз, под дверь, и снова вытер лоб. — Знаете, Михаил Иваныч, на месте солдата и я бы на вас обиделся. Вы действительно ведете допрос, допрос с пристрастием, с нехорошим предубеждением, будто перед вами преступники, а тут — воины, защитники Отечества. Некоторые из них — добровольцы. Обидно это для людей, а для дела, по-моему, вредно.
— Я имею право сомневаться в любом и каждом…
— Сомневайтесь, проверяйте, но… заранее, без фактов — не обвиняйте. Такого права нам никто не давал! В оккупации было и еще остается столько народа… так что же, по-вашему, все эти люди теперь — враги?
— Овца по бурьяну пройдет — репьев нахватает. — Тюрин сел на кровать, тотчас вскочил, выкрикнул, бледнея: — Да вы что? Может, вы изволите запретить мне…
— Вот именно, — повысил голос и Мещеряков, — изволю!
— Хорошо, но я буду докладывать…
— Да-да, однажды вы уже доложили, что Мещеряков недооценивает идеологический фактор, запустил политико-воспитательную работу в батарее, теперь доложите, что… Как хотите, докладывайте, только запомните одно: я хочу, чтобы солдаты видели в вас и во мне командиров и товарищей, которые им верят, за которыми можно, не раздумывая, в огонь и воду, на подвиг и на смерть. Хочу, чтобы меня… и вас уважали, а не боялись. Ну вот и все, Михаил Иваныч…
Мещеряков поднялся, и Тюрину показалось, что он стал выше ростом. Взгляд комбата скользнул по столу, задержался на газете. Скребут пальцы газету, тянут, стучат по ней сухо и звонко.
— А ведь приоритет, как мне стало известно, принадлежит Бондаревичу. Верно?
— В основном… Да, да, корреспонденту я так и говорил… Но вечно они записывают второпях, на бегу, а потом все перепутают…
— Н-да… — Лицо Мещерякова медленно багровело. — Ну что ж, пусть это остается на совести… корреспондента.
Газета упала.
7
Город утопал в сиреневой дымке. На его окраине, справа, перекликались гудками паровозы. Здесь, на позиции, было тихо. Резкий предутренний свет уже смахнул с неба последние звезды, — синее, чистое, оно казалось бездонным, и глядеть в него было заманчиво и жутковато.
С третьего орудия на второе, позевывая в ладошку, не спеша прошагал дежурный по батарее сержант Кривоносов, сменять часового, на КП — видно, дверь открыта — трескуче зазвонил телефон, немного погодя кто-то громко крикнул: «Землянухин, врежь-ка!» И разведчик, выметнувшись из ячейки на бруствер, поддерживая одной рукой болтающийся на шее бинокль, другой громко и часто заколотил в буфер.
