— Значит, гарантируешь, что нету ее… сорок шестой?
— Исключено. Действуй!
«А если она все-таки есть? — тревожно подумал Сергей. — Тогда от тех, кто будет катить пушку, и в братскую могилу ничего не соберешь…»
Минеры построились, ушли, только усатый остался ждать подводу. Широко расставив ноги, опершись руками о колени, он спокойно сидел на обезвреженных минах, дымил, равнодушно наблюдая, как выстраивается порасчетно батарея у головного орудия.
«Сколько раз рисковал жизнью этот человек, а вот и ничего же…»
Голова Сергея сама втягивалась в плечи, — ведь оттуда, из строя, его, наверное, видят.
«Рассуждаешь ты верно, а — сидишь… Иди к орудию. Трус!»
«Контуженый… Имею полное право!»
«Трус! Товарищи жизнью рискуют…»
Он поднялся, сделал первый шаг. Пять шагов. Десять…
— Ты куда, Платов-атаман?
— Туда же.
Казалось, его появления никто не заметил. Мещеряков ходил перед строем, говорил, что горючего нет и будет не скоро, что через четыре часа батарея должна быть готова к открытию огня с оборудованной позиции — приказ есть приказ, поэтому нельзя терять ни минуты, пушки придется катить на руках. Говорил так спокойно, будто батарея каждый день тем лишь и занимается, что благополучно доставляет голыми руками четырехтонные зенитки на бывшие минные поля.
Тюрин, как тень, следовал за Мещеряковым на шаг сзади. Останавливался командир батареи, он — тоже, и — подтянутый, стройный — как-то картинно и беспечно покачивался с каблуков на носки.
Девушек-орудийщиц пристроили к взводу управления. Первому и второму расчетам Мещеряков приказал приступить к разгрузке боеприпасов, третьему и четвертому — катить на позицию первое орудие.
— Остальных людей, по-моему, надо в укрытие, — сказал Тюрин.
— Да, да. Отведите подальше, и чтоб никто не шлялся.
Теперь Сергей окончательно понял: Мещеряков боится сорок шестой. Он принял решение рисковать минимальным числом людей, оставил ровно столько, сколько нужно, чтобы столкнуть орудие с места и вывести его на заданный рубеж. Если она есть на пути, проклятая сорок шестая… Нет, об этом не хотелось думать. Сергей занял место у заднего колеса. Слева Лешка-грек, справа Чуркин. Заряжающий третьего орудия и Суржиков подняли стрелу. Бондаревич вышел на два шага вперед, чтобы видеть сразу всех, вскинул руку:
— Раз-два, взяли!
Орудие качнулось и пошло. Пошло медленно, подминая скатами мягкий податливый дерн у дороги. И вдруг остановилось.
— Е-ще взяли!
Толкали все и, казалось, не жалели сил, а пушка стояла на месте. Суржиков и его напарник, переламываясь надвое, терзая каблуками землю под ногами, с трудом удерживали тяжелую стрелу. Лешка-грек воровато покосился на Сергея — всегда красивое Лешкино лицо теперь искажала гримаса растерянности. Сергей потупился, стыдясь и за Лешку, и за себя, и тут же взглянул на Чуркина. Тот был бледен. На лбу, на переносице предательски поблескивали капельки пота. «Вон как!.. Значит, не один я, все боятся, даже Чуркин…»
