Анни стала всхлипывать. Кирьянен подошел к девушке, неуклюже попытался утешить:
— Ты же еще и не знаешь, может, болезнь совсем и не опасная! Айно Андреевна вылечит ее. Дела твои на Большой заводи я сделаю сам, а ты забирай мою лошадь и поезжай.
— Поезжай, поезжай, — заторопил Кюллиев. — Маме привет от меня передай. Скажи — от молодого человека, с которым когда-то танцевала. Да и моему сыну там и всему его семейству кланяйся. Пусть в гости приедут.
Анни ушла. Кирьянен заговорил о сыне Кюллиева:
— Хороший мастер! Он теперь монтирует новую круглую пилу. Хочет, чтобы у нас вырабатывали дранку для оштукатурки.
— Такой он был и маленький, — довольный похвалой, улыбнулся Кюллиев, поглаживая свою бороду. — Всегда ему надо было что-то придумывать да мастерить.
— Ты бы навестил его, внуков своих посмотрел бы.
— Все дела. — Старик задумался. — В колхозах весенний сев на носу, и тут… Боюсь я, как бы вы теперь без плотины не сели на мель. Пуорустаёки — ненадежная. Шумит, шумит, а в один прекрасный день, смотришь, уже отшумела, примирилась. Здесь вода идет очень быстро.
Анни садилась на коня. Конь фыркал и увертывался от незнакомой всадницы. Девушке было трудно вдеть ногу в высоко подвязанное стремя. Воронов поднял ее в седло, как ребенка. Конь попытался сбросить Анни, но она ударила его поводом по крупу. Конь прижал уши и присмирел.
Воронов вскочил в седло с легкостью привычного ездока.
Смолистое благоухание весеннего леса и равномерный цокот копыт понемногу успокоили Анни. Где-то неподалеку залаяла Зорька. Из леса выбежал серый заяц, на мгновение остановился и длинным прыжком перепрыгнул через канаву. Собака, вытянув морду, помчалась за ним.
— Не вернуться ли нам назад? Плохая примета! — сказал Воронов, смесь.
— Почему плохая? — спросила Анни. — Это же заяц, а не кошка! Да и та опасна, если черная.
— Русские считают, что все равно — заяц или кошка.
— А у нас дурная примета, если заяц по поселку бежит. — Анни посмотрела в сторону леса. — А мне его жаль. Как он испугался! Я зла на вашу Зорьку.
— Может, еще не поймает, — успокоил девушку Воронов, потом позвал: — Зорька! Зорька!
Зорьки не было видно. Подождав минуту, они поехали дальше.
От Пуорустаёки до Туулилахти примерно тридцать километров. Лесная тропинка привела их к шоссе. Цокот копыт стал звучнее. Из камней то и дело сыпались искры. Понемногу лошади начали уставать и пошли шагом. Зорька вернулась из леса и теперь бежала впереди.
Воронов почувствовал, что веки его закрываются. Всю прошлую ночь он бродил вдоль трассы в ожидании ледохода и весь день был на ногах. Сейчас его разморило. Скорей бы добраться до дома. Чтобы отогнать сон, Воронов закурил папиросу. Теплый ночной ветер шевелил спутанную гриву коня.
