Величественным жестом телеграфист указал поручику на табурет и выключил аппарат.
— Желаете? — Он извлек из-под стола бутылку водки, а из шкафчика, в котором виднелись папки с бумагами, достал банку с огурцами, французскую булку и кусок чайной колбасы. Положив все на стол, телефонист привстал и отрекомендовался: — Ромуальд Марцинковский, почтово-телеграфный служащий.
Ильицкий с интересом рассматривал нового знакомого. Ночь предстояла длинная: выжидали, пока рассосется «пробка» на ближней станции. Несомненно, провести ночь с Ромуальдом было занятнее, чем страдать от бессонницы в купе.
Сначала поручику показалось, что перед ним тот типичный телеграфист, который носит черную пелерину с застежками в виде львиных морд, играет на гитаре и сводит с ума местных девиц. На эту мысль наводили крупно вьющиеся, черные как смоль волосы и лихо закрученные тонкие усики.
Потом Ильицкому вдруг увиделось в лице Ромуальда, — впрочем, поручик был уверен, что имя это вымышленное, — что-то знакомое, кого-то он напоминал. Только хватив стакан водки, поручик установил совершенно точно, что Ромуальд как две капли воды схож с Демоном, и именно с тем, которого Ильицкий видел как-то в Смоленске на спектакле местного театра. Только у Марцинковского все было помельче: и рост, и стать. И тут-то поручик заметил, что Ромуальду, пожалуй, уже под сорок. Но и Демон был пожилой. Это сходство рассмешило Ильицкого. Сразу стало ему весело, и он уже с удовольствием смотрел, как телеграфист наполняет стаканы, сосредоточенно сдвигая жирные запятые бровей.
Разговор завязался легко, и чем дальше, тем казался Ильицкому занимательнее.
Марцинковский говорил быстро, выплевывая слова, как семенную шелуху.
Речь шла, естественно, о войне.
— Война есть напряжение всех сил нации, это неоспоримо, — ораторствовал Марцинковский, не потеряв важности и после второго стакана. — Силы же нации есть простое слагаемое сил тысяч индивидуумов. Это оскорбляет меня.
Ильицкий удивленно поднял брови.
— Непонятно? Ну, допустим, вы, несколько человек, катите тяжелую бочку. В общем усилие ваше личное — весьма заметно. Опусти руки один из вас, и остальные, может быть, и не осилят тяжести бочки. Но представьте себе, что несколько десятков человек поднимают тяжесть. Здесь уже пройдет незамеченным фокус с опусканием рук в решающий момент. Что же говорить об усилиях отдельного индивидуума, — телеграфист произносил это слово с ударением на втором «у», — в таком большом деле, как война? Вот почему я не прочь катить бочку, но не желаю идти на позиции, — гордо заключил Ромуальд и откинулся на спинку кресла.
