Во второй — жили; у входа чернело круглое пятно от костра, торчали вбитые обгорелые колышки с развилками на концах, тесно стояли в ней деревянные кровати, покрытые одеялами, сшитыми из разноцветных лоскутьев; в углах — сундучки, корзины, вещевые мешки, под подушки засунута одежонка, а на одной из постелей лежал — краном вверх — давно нечищенный самовар. На постройку завода пришла сюда деревня, и в связи с этим усугублялись и без того великие трудности руководства людьми.
«Ничего, осилим», — сказал себе Дынников, радуясь тому, что народ прибывает на площадку.
Сидевшая на постели молодая женщина, увидев его, тут же поднялась и стала у входа — низенькая, нескладная, с круглым животом, впалыми глазами и веснушками на лице. Это была Кожевникова Катя.
— А вы… уже не работаете? — обратился к ней инженер.
— Да… я по дому убираюсь… обед нашим готовлю.
В палатку он не вошел, но и отсюда различил одну, опрятней других, постель, а на столике — газеты, книжки, и спросил:
— А это кто читает?
— Маруська Олейникова… В конторе работает, а живет с нами. Она девчонок грамоте обучает и сама на курсы ходит.
— А вы учитесь?
— Нет. Я ведь плохо понимаю, — ответила Кожевникова.
Осмотрев все палатки, Борис Сергеевич обнаружил древнего старичка, полуглухого и одноглазого. Это был тот самый старик, которого видел он, когда провожал Брайсона. В уголке приметил бутылку водки, запасенную, не иначе, к предстоящей гульбе. Она была никак не припрятана, — значит, обладателям ее мнилось, что прийти сюда никому из начальства долго не взбредет в голову, или не боялись вовсе.
Старик отвечал торопливо и все придерживал сухой ладошкой ухо, чтобы не пропустить какое-либо слово, и часто переспрашивал:
— Я?.. мое дело малое: добро стеречь да чайник скипятить… Чего?.. водка это, водка. Она сама по себе… не знай, для чего… Может, свадьба какая, аль так, весельства ради… Как же!.. к нашим ребятам с «Капказа» ходят, — товарищи навещают… Как же! На девок урожай ноне, — самый клев, — вот и ярятся… До того пляшем, до того бушуем, — ни одна держава за нами не угонится!..
Это ошеломило Дынникова.
— И ты заодно с ними? — невесело пошутил он.
— Я?.. как же… Я — нет. Я и смолоду-то водку не пил… и без нее в груде болит. — И он поцарапал грязную сухую грудь. — Мое дело малое — стеречь да кипятить… Ежели поднесут, — ну, выпью глоток, — чтобы людей не гневить. А то и так сижу, караулю… Кому чего подать — подаю… И опять гляжу, как они того… веселятся…
