— Народу много… всем без очереди давать — так и кассу-то разломают, и кудрявую барышню, коя в окошке сидит, по ноге растащут. Должон быть порядок, — резонно разъяснял старик, раздеваясь тоже. — А что ты о деньгах-то больно заботишься? Или спустил все?.. Позарился Мартын на чужой алтын. Эх ты, голова садова! Разве тебе невдомек, что лучше свое латано, чем чужое хватано?.. Карты — ремесло никудышное. Тут и совесть проиграть можно. Человек без совести — мусор, а мусор ноне железной метлой выметают, чтобы вредности всякой поменьше было.
Харитонушка барахтался в воде, отфыркивался, а когда накупался вдоволь и выбрался опять на плоты, необыкновенная бодрость скрепила его усталые члены.
— Картежники-то, они — крапивно семя, — молвил он, одеваясь. — И ты на старости лет напрасно за карты взялся.
— Ладно, Ерема, указывай дома. Я и отца-то не больно слушался, — обидчиво сказал Мокроусов по дороге к землянке.
— Я учитель плохой, — не отступался от своего старик, — а только помнить надо, в какие веки живем. Мы с колхозами не утвердились, и заводы едва в зародыше. Ежели нам не работать теперь, так мы эдак Советскую власть целиком проиграем, а ведь Советская власть — единое наше прислонище. Это понимать надо… Зимой ко мне приходит шабер и спрашивает: — «Как посоветуешь: придерживаться мне Советской-то власти, или на отшибиху от нее уйти?» Он чудак у нас, полоумный. Однажды свою-то полосу пшеном вместо проса засеял. А ведь ты, Мартынушка, с головой и должон помнить, о чем капиталисты думают…
— Это я знаю, что от богатого сословья вольготной жизни нам не видать. Я говорю: война-то от нас не зависит.
У землянок горели костры, дымили самоварные трубы, повернутые коленом в ту сторону, куда тянул ветер. Но к вечеру ближе затихали ветра, и теперь дымная хмарь застилала эту песчаную голую, бугристую от землянок местность.
Если посмотреть издали, то земля тут кажется покрытой волдырями, — так много нарыли землянок!..
Пестрый, разношерстный селился здесь люд. В тесных норах, вырытых наспех, неподалеку от Ключихи и Медвежьего лога, селились семьями, парами; одинокие мужики объединялись небольшими «артелками»; землянки рыли после работ на площадке, сколачивали двери, столы и нары из тесин и горбылей, потолки застилали толем, заваливали землей и мусором.
За два последних месяца выросло не менее сотни таких убежищ. Среди тружеников земли, которым не удалось пока найти другого жилья (окрестные селенья были уже забиты пришлым рабочим людом, а бараков никак не успевали настроить вдоволь), — были здесь и бежавшие от коллективизации, люди с темным прошлым, бродяги без документов. Вначале никого не спрашивали: откуда они? что привело их сюда? Их просто пересчитывали, заносили в списки, чтобы не ошибиться при выдаче хлеба, а требовали только одного — работы!..
