— А где Мисаил?
— Исчез. Последний раз он предлагал мне по старой дружбе американский костюм. Очень дорогой, оригинальный и очень поношенный. «Для вечернего приема в высшем обществе». О ревуар, мон шер.
Владька обнял его, поцеловался, рассказал свежий анекдот, снова обнял. Егорка вышел за ним, проводил до угла.
— Грустно мне с тобой расставаться, — сказал Владька, — не догадались мы посидеть… Но я пропущу сегодня за тебя. Тоску ты навеял, чадо. Выручи меня, я получу на «Мосфильме», сочтемся…
— У меня всего ничего, — смутился Егорка и полез в карман. — Вот все, что с собой. На, — подал Егорка.
— Сойдет. На рубль крышу не построишь, говорит великий русский народ, а для калеки ба-альшая помощь! Чадо! Ты меня спас. Пиши.
4
В 22.00 в хорошем настроении пришли они с Никитой на Казанский вокзал. Никита купил «Вечерку», почитал вслух четвертую рекламную страницу. Много соблазнов сулила Москва, но жалеть было поздно. Когда-нибудь.
— А вон там кофе пили втроем, помнишь? — показал Никита на высокие столики.
— Ага, — сказал Егорка, думая о своем. — И кто только не едет! Вся Россия, наверно, прошла через этот вокзал. Чувствую дорогу, начинается.
— Обниматься готов?
— Точно. Люблю всех. С ребятами в студии хорошо простился. На улице Ямщикова встретил вчера, не забыл он меня. «Никого не слушайте, — говорит, — тяните свое! Сперва сберечь в себе, а потом донести». Только простились — Рыжова идет. Я на нее уставился, улыбнулась.
— Познакомился?
— С чего бы. Да, Лизе-то позвонить.
— Пойди, — неохотно сказал Никита и вынул из кошелька пятнадцать копеек. — На. Только не балуй ее.
«Что бы сказать ей на прощанье? — думал Егорка, бросая в щелочку монету. — «Это ты? А это я». Пожелать ей что-нибудь». Щелкнуло, и монетка упала.
— Да!
— Лизу, пожалуйста.
— Вы не туда попали!
Трубку бросили, будто плюнули ему в лицо. Нет, он набирал номер правильно, почти вслух повторяя цифры. И по голосу он сразу узнал того, кто подходил к телефону. Но что уж прятаться было, зачем?
— Еще! — открыл дверцу Егорка и протянул руку.
— Что, проглотил? — спросил Никита. — Смотри, сам не подавись.
— Уже.
— Поторопись.
— Одну минуту.
Даже перед Никитой стало стыдно. Неужели, неужели все правда? Он тихо просунул монетку, снял трубку, медленно совал палец в дырочки. На этот раз послышался ее голос.
— Ты-ы? Как я рада!
Так она говорила всегда, и всегда ему было приятно. А если и осенью кто-то стоял за ее спиной в те минуты, когда она ворковала с Егоркой?
