Егорка держал ее.
— Это у меня пройдет, пусти, — просила она, — я сейчас не могу. Ты понимаешь? Пусти! Пусти, пусти-и!
— Что с тобой?
Он глядел на нее и не узнавал. У него слов не было, стояла чужая, волевая Наташка.
— Не иди за мной.
Егорка шел. Тогда она остановилась.
— Я же тебе сказала. Ты можешь меня послушать?
— Воспрянь, воспрянь… — сказал он.
— Ну и воспрянь сам! — резко ответила Наташа. — Радуйся, если тебе весело.
Как зла она была! Кто бы подумал десять минут назад, что он потеряет над нею власть и будет тупо уговаривать ее.
Она плакала.
Эта ночь, белизна, стихи, нежность, и вот стояла перед ним маленькая злая женщина. Егорка медленно шел за ней, отставал. Они вернулись к лавочке, на которой столько невинных слов было сказано вначале. Наташа прислонилась к березе спиной. Рядом, на расстоянии руки, рябила другая, и Егорка тоже прислонился. Они молчали. Вмиг улетело куда-то чудесное, чистое, и теперь фальшивыми казались ему свои слова о художниках и великих людях, все его восхищения, его шепот, поэтичность.
— Не тонкий вы человек, Телепнев… — спокойно сказала Наташа.
— Святая правда. Ну, прости.
— Что прощать? Лучше помолчим. В такую минуту сказал…
— Прости идиота.
— Посмотри, какой снег… Мужчины все такие?
— Как я?
— Не чуткие.
— Прости, Наташа. Ну, осел я.
— Опять… Да не нужны мне твои извинения.
— Ну что, что? Пойдем назад, станем у той же ямки и помиримся. Такая взрослая вдруг стала, ну тебя, дай руку.
— Возьми.
— Без перчатки.
— Сними…
— Наташ… уже все?
— Мне стало легче. Ты избалован, Егорка?
— Очень!
— Нет, я серьезно. Тебе Лиза нравится? Не лги, не лги.
— Нравится.
— Вот теперь я тебя поцелую. За то, что сказал правду.
Он подошел к ней, и они обнялись, стояли покачиваясь несколько минут.
— Пропала я… Ты поезжай, но не забывай меня, ладно? Мне ничего не нужно, только чтобы я знала, где ты и что с тобой. Хорошо? Если влюбишься, скажи мне честно. Скажешь? Я все равно буду тебя ждать. Скажешь? Нет, не скажешь.
— Скажу.
— Ты мне напишешь, ладно? Из своего Кривощекова, а потом тоже. Не учи целоваться. Никого, ладно?
— Да что ты, Наташа! Никого у меня нет! Так, всякие волнения.
— Егорка… И я ведь чувствую, что такого вечера у меня больше не будет…
— Будет, будет, Наташ! — поторопился заверить Егорка, сам не ведая, что и когда будет.
Что и когда? Утром он проснулся и долго лежал в постели. Всю ночь он разговаривал с нею, как-то все странно было, и он во сне чувствовал себя виноватым.
За окном летел снег. Егорка подумал, что летит он, наверное, и в Коломенском, засыпая вчерашние их следы. Он всегда-то не слишком себя долюбливал, а в то утро, перед отъездом, совсем что-то разрывался на мелкие кусочки, вытягивал за ниточку одно неприятнее другого.
