— Я хочу в актрисы, — сказала Наташа плаксиво, но с шуткой. — Чтобы меня знали. Нет, не хочу. Я смущаюсь на людях. Ты выходишь, и на тебя все смотрят. Ни за что не смогу. Я такая бездарная. Меня не за что любить.
Последнее она сказала шепотом и посмотрела на Егорку. Невольно получилось так, что она просила ее любить, и просила не кого-нибудь, а Егорку.
— Ты слышал разве? — сказала она. — По-моему, любят за талант.
— За талант не только любят, — услыхал их Мисаил и влез. — И унижают тоже.
— Правда?
— Тише, Наташка, — толкнул Егорка. — Сиди, умница, птица-синица.
Чужих так не толкают. И ей стало совсем хорошо. Невозможно подумать, что целое лето за ней бегали какие-то другие мальчики. И не было в Москве Егорки.
Потом Егорка поднялся на сцену, вместе с курсом принимал живые цветы от старших товарищей. Их благословляли, народные артисты раскрывали свои секреты и неизменно повторяли одно слово: труд, труд. Василий Ямщиков, Егоркин земляк, рассказывал о себе откровеннее всех. Теперь, когда его признали, ему было легко вспоминать мучительные дни. Но путь через трудности вызывал восхищение.
После концерта к Егорке подошла Лиза.
— Все хорошо? — спросила она громко. — У меня тоже хорошо, за исключением некоторых нюансов, я тебе о них скажу.
— Это Наташа, познакомься, — сказал Егорка.
— Лиза, — мигом оценила она Наташу и тут же забыла ее. — Мы потанцуем, я ухожу, мне что-то хочет сказать Панин.
Наташа, когда Лиза стояла, не знала, куда смотреть. «Я легка, я интересна, — всем видом говорила Лиза, — я не смущаюсь и ни к кому не ревную. Я свободна в обращении, в словах, — договаривала от ее имени Наташа, — мне все равно, что скажут обо мне, а что скажу я — должно нравиться, я могу смеяться, болтать, я легка и свободна».
Обычно независтливая и добрая, Наташа рада была найти в Лизе что-то нескладное, какую-нибудь червоточину, придиралась сначала к ее наряду, к прическе и наконец осудила в ней умение нравиться, обольщать. «Какой ты милый!» — могла сказать Лиза при всех Егорке и кому-то еще.
— Ты довольна? — спрашивал Егорка. — Довольна, что побыла?
— Очень. Я тебя не стесняю?
— Не-ет, что ты! Пойдем танцевать.
Одна только она знала, как ей было хорошо танцевать с ним, касаться его, впервые позволяя крепко, хотя и в танце, обнимать себя. Оказывается, это было не стыдно, как раньше, когда она наблюдала за другими или когда ее насильно теснили к груди, нет, она поддавалась как неизбежному, отрадному, и чувство ее росло, глаза нежно светились. Оба они не могли говорить, так им было сладко уединиться в толпе.
