Дерзкие мысли, как научные гипотезы, дискуссионны, но часто приводят к истине по самой кратчайшей из множества тропинок. Увы, эти тропинки в древнем вопросе скрипки, пожалуй, излишне извилисты, запутанны, кривы, как старые пошехонские дороги.
По ним бродили и бродят кустари-одиночки, агенты рекламы и чрезвычайно ученые искусствоведы, познавшие тьму мудростей, вплоть до деталей завитков на скрипках, имен потомков Страдивария и рисунков Леонардо да Винчи и Андреаса дель Сарто на инструментах Дуффопругара. По существу — они занимаются всем, кроме решения кардинальных вопросов. Еще здесь путешествуют великодушные и бесхитростные воспеватели, романтизирующие «совершенство форм» и традиционные установившиеся «истины». Они окутывают всю картину ладаном и туманом, сквозь который еще труднее что-либо разобрать…
Сейчас мы говорим о человеке, который ходит по этим дорогам с фонарем в руках. Может быть, это Диоген, одиночка, человек, нашедший крупицу истины. Во всяком случае, фонарь от науки и трезвой мысли. На этом с метафорами можно покончить.
Лев Владимирович Добрянский, мастер и ученый-исследователь из Одессы, сконструировал еще в начале этого века собственный тип скрипки.
Пусть разрешат нам разложить скрипку условно на три, так сказать, слагаемых: материал, лак и соотношение частей, то есть постройка, архитектурный чертеж, — три основных элемента, удачное разрешение которых дает успех скрипке. Все три нужны для звука, и это уяснили еще древние мастера, дойдя до этого эмпирически.
Первое — материя — клен и ель. До сих пор верхнюю деку делают из ели и нижнюю из клена. В древности к этому пришли на ощупь. Теперь об этом говорят: ель — самый звукопроводный материал на земле; отношение 1 : 18 по сравнительной таблице Гельмгольца. Кроме того, дерево должно быть сухим, без соков; Страдивариус находил особую ель или обрабатывал ее особым образом. Ель пропускает звуковую массу, как сито, точнее — хороший приемник звуковых волн. Залепленный плохим лаком инструмент испорчен. Лак в скрипке, по Добрянскому, — сорок процентов дела.
Тут мы подходим ко второму элементу и видим лак на старинном инструменте; свет здесь, как кажется, исходит из самого инструмента — как будто под лаком находится особый какой-то слой — основательная причина для полумистических восторгов. Он действительно чертовски красив, этот лак.
— Итальянский лак, — говорит Добрянский, — при солнечном свете как будто теряет несколько свою красочность, если лучи солнца прямо падают на его поверхность, но если чуть-чуть повернуть инструмент, то вся золотистая красочность фона начинает переливаться, словно волнами, и сливается с общим цветом лака, покрывающего инструмент.
