Он усовершенствовал скрипки студентам, школьникам.
Он усовершенствовал скрипку нищему Николаю Борисовичу по прозвищу Лепертувар. Это был известный нищий-скрипач в Одессе. Добрянскому стало жалко старика, что у него такой дрянной инструмент и что он так мало зарабатывает. Он поставил ему скрипку так, что вся Одесса удивлялась.
Очень много его скрипок гуляет в мире. Иногда некоторые из них возвращаются странным образом…
В Одесской таможне была задержана как контрабанда скрипка, привезенная из Америки. Были приглашены эксперты из Укрфилармонии. Они заявили, что точно определить, что это за скрипка, не могут, но, судя по виду и по звуку, это дорогой инструмент и может стоить тысяч тридцать долларов. Тогда позвали старого мастера Добрянского. Тот открыл роскошный футляр, взглянул на скрипку и увидел, что лак и способ наложения лака его. Он вынул из своего потертого пиджака зеркальце и сунул в «эфовое» отверстие: на внутренней стороне деки все увидели фамилию Добрянского и его формулу.
— Эта скрипка вышла из моих рук. Она стоила двадцать марок. Простенькая немецкая скрипка…
В это время дельцы из этой же филармонии, эксперты, скрипичные мастера, маклеры и барышники плели вокруг имени старика обычную паутину лжи. У старика, создателя тысячедолларовой скрипки, был голод, чердак, на чердаке сидел болезненный, бледный сын Толя.
— Ты самый богатый человек, — говорил ему старик. — Ты — владелец одной из лучших существующих скрипок.
Эта скрипка — «Шутка». Она сделана Добрянским; на нижней деке изображена Пьеретта, показывающая нос, и внутри надпись — «Посвящается моим врагам». Эта скрипка премирована и не однажды апробирована, голос скрипки сам отвечает клеветникам за мастера, и этот голос известен даже в Чили; директор консерватории Сантьяго присылал посредников, просил продать «Шутку», и посредники называли сумму в тысячи долларов…
— Эта скрипка не продается, — сказал мастер.
…Она и сейчас лежит в мастерской среди необычайных предметов и инструментов, искрясь своими боками под лучом лампы. «Шутка».
«Шутка, трогательная, как вся жизнь… Полночь. Я смотрю на согбенного старика, наклонившегося над инструментами, и проклятые сопоставления наполняют голову, старинные образы, роковые и навязчивые, как зубная боль, как давно читанная книга; давным-давно видены уже согбенная эта спина старика, и чердак, и скрипичная полночь…
Старик, представь, ты опять молод, сорок лет работы вернулись назад, тебе предлагают выбирать свой путь: знаешь ли, как тяжел он, путь гения и новатора? Открывать новое — в географии, в скрипке, в медицине — все равно — не так легко и просто. Тебя не будут признавать. Над твоими делами будут смеяться. Все твои доводы, как они ни просты и логичны, будут отбрасываться просто потому, что существуют другие, общепринятые пути. Наконец ты добьешься осуществления своих идей, но тогда их будут отвергать просто пожатием плеч и усмешкой, и это окажется сильнее и тысяч свидетельств и патентов. Наконец против них будет пущена сплетня, клевета. Больше того — твои дела и твои идеи будут возвращаться к тебе как чужие».
