Он вдруг остановился, перехватив воспаленный взгляд Дашниани, устремленный на его дочь. И этот представитель власти, этот грозный Туча Дашниани внезапно показался Барнабе совсем маленьким человечком. Он тотчас убрал руку, которую по-дружески положил было на плечо председателю — и лицо его потемнело. Но уже через минуту возмущение улеглось.
— Нравится тебе моя дочь? — улыбнулся он Дашниани. — У тебя власть, у меня достаток… Что, если… хе-хе-хе… соединить власть с богатством? — усмехнулся он и снова похлопал предисполкома по плечу.
— Хороша девушка, хороша! — закивал Дашниани разгоряченной винными парами головой. — Не будь я партийным, завтра же пошел бы к тебе в зятья.
«Не будь я партийным! — хмыкнул про себя Барнаба. — Да не будь ты партийным, я бы тебя, бездельника, и в работники не взял!»
Он грозно сверкнул глазами на Талико, сделал ей знак, чтобы она поправила платье, и повернулся к молодежи:
— Ну-ка, друзья, спойте «Плох наш тамада!» — у меня горло уже травой заросло.
Пир продолжался. Хозяйка положила на колени Талико гитару.
— Да какая я певица! — зажеманилась Талико. Но гитару взяла.
— Просим! Просим!
— Ей-богу, я все песни позабыла…
— Нельзя отказывать. Просим!
— Не знаю, будет ли вам интересно слушать, — красивые пальцы Талико пробежали по струнам: — И гитара совсем расстроена.
— Не важно! Просим! Просим!
Талико села поудобнее, и всем сразу стало ясно, что эта девушка и гитара — родные сестры.
— Ой, мне почему-то стыдно! — опять зажеманилась Талико. — Ну что вы все на меня смотрите? Так я и начать не сумею.
— Ну-ка, повернитесь все сюда! Не глядите на Талико! — приказал тамада и провозгласил новый тост.
Гости снова зашумели. И среди этого шума раздался звон гитары:
В сиянье дня, во мраке ночи —
Всегда твой образ предо мной.
Томят мне душу эти очи —
Верни, верни мне мой покой!
От злой тоски куда мне деться,
Скажи, жестокая моя!
Тебя забыть? Любовь из сердца
Лишь вместе с жизнью вырву я, —
пела Талико тихим, грустным голосом.
Ее песня, полная смятения и смутного ожидания, рождала несбыточные мечты в сердце Меки, и он, как в хмельном тумане, бродил по двору. Талико кончила петь, а гости сидели, не двигаясь, затаив дыхание прислушиваясь к тишине, еще полной звуков ее голоса. Потом грянули дружные, шумные аплодисменты.
— Хороша девка! — едва ворочая языком, сказал Туча Дашниани. Он вдруг начал икать и так подскакивал на стуле, будто его поминутно кололи иголками.
Гости стали просить Талико спеть еще раз.
