Ласковый, отеческий голос духанщика обескуражил Меки, и рука с мечом, которую он поднял было на своего хозяина, опустилась. «Неужели у него правда есть такая бумага?» Меки и не верил и верил в это. Его начали терзать сомнения, они сломили его, отняли половину сил, приглушили впервые вспыхнувший в душе огонь непокорности.
— Садись, дружок, садись, — повторил Эремо и подвинулся, уступая ему место у огня.
— На собрание зовут, — буркнул Меки, злясь на себя за робость, за то, что сразу пропали куда-то все дерзкие слова, которые он собирался сказать хозяину.
— Не спеши, успеешь, — еще ласковее продолжал Эремо. — Я не запрещаю тебе идти на собрание. Но мне очень обидно, что тебя за человека не считают. Почему это не зовут тебя, когда собираются заправилы? И как они смеют называть тебя батраком? Я же тебя от родных детей не отличаю. Правда, бывает, дам и подзатыльник. Ну и что? Это дело житейское. Коция мой постарше тебя, но и ему от меня частенько достается.
Эремо хватил через край. Это бесстыдство, эти лицемерные, медоточивые слова снова вывели Меки из себя.
— Врешь! Ты… ты — оборотень! Оборотень, а не человек! — Меки вскочил и заметался по духану, натыкаясь на стулья, на прилавок, и под конец опрокинул стоявший совсем в стороне, у окна, большой глиняный кувшин. Кувшин не разбился, но из его горла шумно хлынула густая темно-коричневая, почти черная хванчкара — краса и гордость этого заведения.
Эремо и бровью не повел, — только искоса взглянул на дрожавшего от волнения парня, потом неторопливо подошел к окну и поднял кувшин.
— Теперь ты зовешь меня сыном! — набросился на него Меки, но духанщик играл в свою игру. Он молчал и даже блаженно улыбнулся, когда опять подсел к жаркому огню камина.
Молчание и эта улыбка еще больше распалили Меки.
— В щепки разнесу этот проклятый духан! — взревел он, хватая трехногую табуретку. — Все разнесу! Вдребезги!..
Эремо по-прежнему сидел словно глухой. Это совсем свело Меки с ума. От ярости на глазах у него навернулись слезы.
— Молчишь? А еще называешь себя честным человеком! Говори что-нибудь, чтоб тебя!..
Меки хватил табуреткой об пол и, не помня себя, выбежал из духана.
На улице бушевал ливень. Придорожная канава вспухла мутной бурлящей водой, поток хлынул во двор Георгия Джишкариани. Георгий и его жена, мокрые до нитки, пытались остановить воду, завалить промоину какими-то ветками и землей.
— Эй, Меки, будь добр, помоги! — позвал Георгий.
Но Меки даже головы не повернул — метнулся по лужам мимо и мгновенно исчез за звенящей, хлынувшей с неба стеной ливня. Он и сам не знал, куда бежал, куда спешил в такой дождь. Опомнился, когда вдруг увидел, что одна нога у него босая, — где-то в луже остался размокший чувяк. Остановился посреди улицы и, скинув второй чувяк, как пьяный пошел дальше. Укрылся он под навесом кузницы. Через минуту сюда забежали переждать дождь несколько крестьян из Заречья, и Меки тотчас же ушел: ему никого не хотелось видеть.
