— Что я начинаю? — удивился Меки.
— Но девку, брат, ты выбрал на славу! Пальцем до нее дотронешься — лопнет. Такая она крепкая и налитая. Если Барнаба узнает, то, конечно, даст тебе хорошую трепку… Но ничего! Можно и трепку стерпеть, лишь бы такую девку разок обнять.
Меки вскочил, как ужаленный. Сначала он принял намеки приятеля за пьяную болтовню, но когда тот упомянул Барнабу, догадался, что балагурство Дахундары имеет какую-то связь с его историей в саду Илико Гордадзе.
— Даху, о чем ты? Что ты мелешь?
— Ха! Это я мелю? Да нынче вечером все село только и разговаривало о тебе. А ты плюнь — и жми до победного конца.
— Даху! Зачем ты повторяешь сплетни? Неужели ты веришь, что я…
Голос Меки оборвался. В темноте послышалось сдавленное рыданье.
Дахундара стал сдержаннее:
— Что ж поделать, брат! Понимаю… В твоем возрасте кровь бродит, как молодое вино. Раз в жизни женщина даже меня ввела в искушение, — попытался он успокоить Меки и вылез из вырытой наполовину могилы, чтобы передохнуть.
Ночь была безмолвна — ни крика ночных птиц, ни таинственных шелестов и шорохов. Даже река притихла, словно заснула или каким-то чудом сразу высохла. Но далеко за вершиной Катисцверы уже появилось чуть заметное бледное сияние. Под внезапно налетевшим ветерком встрепенулись сонные верхушки деревьев, зашелестела трава, ожил заросший церковный двор.
— Эге, светает! — встал с земли Дахундара. — Пошли, а то тебя прохватит сыростью.
Меки поднял голову, вытер глаза.
— Даху, ты помнишь моего отца?
— Так, как будто вчера его видел.
— А я не помню. Все силюсь вспомнить, какой он был, но вижу только его шею. Крепкая такая, темная от загара. Он сажал меня к себе на спину и бегал по двору. А вот лица совсем не помню. Как будто у меня и не было отца…
— Дурачок! А как же тогда мать тебя родила? Ведь не богородица она. Бедный Захарий! Каждый раз, когда он шел в поле, ты бежал за ним и все орал, чтобы он взял тебя с собой. А Захарий оборачивался и целовал тебя.
— С тех пор, как отец умер, меня уже никто не целовал…
У Дахундары запершило в глотке.
— Поцелуи — не наше дело! Пусть целуются старухи, а нам это не помогает.
Но, тронутый горькой тоской Меки, Дахундара все-таки обнял приятеля за плечо и поцеловал в лоб.
— Помогло? Нет, не помогло, — смущенно пробормотал он и в сердцах вонзил в землю заступ.
Эта ночь еще больше сблизила их. На следующий вечер Меки без утайки рассказал другу обо всем, что произошло тогда на гулянье.
